Дмитрий Петровский - Роман с автоматом

– Гуд ивнинг! – крикнул Женя в микрофон, и, как показалось писателю, икнул. – Найс ту си ю!

Барабанщик щелкнул палочками, давая такт – и музыка загремела. Это, кажется, был обычный рок: барабаны отбивали четкий горячий ритм, гитара жужжала и трубила; вокалист-Женя пел неожиданно звучным голосом, левой рукой держась за микрофонную стойку, а правую выбрасывая в зал.

– Вот они, – гитарист-Уорхолл показал писателю на музыкантов, – это не авангард, это уже было. Хотя ребята хорошие, классные инструменталисты. Обычный русский рок, играют только попрофессиональнее.

– А чем они от вас отличаются, кроме того, что у вас не поют? Гитарист обиженно посмотрел на писателя.

– Послушайте! – наконец сказал он. – Вы, кажется, совсем не разбираетесь в современной музыке

– Да, наверное, не разбираюсь, – раздраженно ответил писатель, – хотя я из Петербурга, и я слушал рок, когда ты еще, извини, пешком под стол ходил. И тогда, – он мечтательно закатил глаза, – тогда это было другое. Это был, шок, взрыв, вызов! Провокация наконец.

– Мы тоже провоцируем! – возразил гитарист. – Некоторые вот из зала ушли. И вы, кажется, тоже себя не очень уютно чувствовали.

– Никто не ушел! – с нажимом возразил писатель. – Они все уже привыкли, они такое каждый раз слышат, на каждом таком концерте, лет десять, думаю… Прости, – торопливо добавил писатель, похлопывая гитариста по плечу, – я не хочу обижать тебя и твою музыку. Просто… что-то новое надо. Новый взрыв, новое движение.

– Мы ищем новую форму, – гитарист-Уорхолл нервно вертел рюмку длинными пальцами. – Для этого надо разрушить старую… Скажите, может, вы придумали что-то новое? У вас есть что-нибудь предложить, кроме Ленина и Сталина?

Барабаны по-прежнему монотонно колотили и бухали из колонок, как быстро идущий под гору состав.

– Я мягкой, – пел Женя, выделяя «о», как это делают в Вологде. – Я совершенно не герой! А тот, другой, как раз герой!

Писатель мутно посмотрел на музыкантов, потом на собеседника.

– Есть, есть новая форма, – наконец сказал он, – и эксперимент… можно было бы сделать, настоящий эксперимент.

Музыканты на сцене все больше трясли головами, заводясь ритмом и нервными гитарными репликами.

– Он сильноой! – тянул Женя на манер какой-то мужицко-ямщицкой песни. – И он, конечно же, герой! А я другой – я не герой!

Гитарист-Уорхолл молчал, терзая рюмку.

– Ты посмотри на них, – начал писатель, обводя рукой зал. – Вот они сидят, все эти люди, на русско-немецком культурном вечере. Тебя слушают, меня, этих вот «героев». Так?

Гитарист молчал.

– Ну вот, теперь скажи мне, только честно: это им хоть сколько-нибудь интересно?

– Наверное нет, – после паузы ответил гитарист, – но это не то… На наши концерты…

– Подожди, – писатель сделал нетерпеливый жест, словно отгоняя муху, – я про этих говорю. Так вот, неинтересно. Почему же они нас слушают? Зачем это все?

– Ну, это же политическая акция… – протянул гитарист, не поднимая глаз. – Наверное, им надо встретиться, обсудить какие-то проблемы – вот и повод.

– Встретиться можно тут, в баре, как мы с тобой, – наседал писатель, – какого черта они в зале сидят? Вот сейчас: этот лохматый перед ними дергается, они ни хрена не понимают, а все равно сидят. Писатель выдержал паузу. – Из вежливости сидят! – сказал он наконец тоном учителя-наставника. – Из вежливости нас здесь терпят. Так?

– Так, – уныло сказал гитарист, – но это публика не та…

– Ну вот, им неинтересно, а они, значит, сидят, – продолжал писатель. – И как ты думаешь, любят они нас за то, что мы их заставляем все это терпеть?

– Мы их не заставляем… – гитарист с недоумением смотрел на писателя. – И вообще, при чем тут новая форма?

– Мы не заставляем, но все равно они должны нас слушать. И это в конце концов ладно. Эти, – писатель махнул рукой в сторону сцены, – поорут и уедут. А мы здесь живем. В их домах живем, я в их газетах и книжках печатаюсь, ты – в их клубах играешь. Ты в Берлине был?

– Был. И что, какая..

– В Берлине безработица, ты знаешь, какая..?

– В Гамбурге тоже.

– Мы занимаем их рабочие места, понимаешь, что это для немцев со всей их паршивой протестантской культурой значит? Скажи что-нибудь по немецки! – Писатель распалялся все больше, руки прыгали, вытаскивая сигарету из пачки. – Скажи-скажи! Айн шахтель кэмел лайтс, битте! [41] Пачку Кэмэл, пожалуйста Скажи!

– Айн шахтель кэмел.

– Я так и думал! – закричал писатель. – Мы не можем нормально выговаривать их слова, мы коверкаем их язык. Мы ездим зайцами в метро, воруем в супермаркетах вещи. Мы до сих пор не научились отделять пищевой мусор от бумажного, мы гадим в парках. Мы смеемся над ними, – уже немного тише и спокойнее закончил он, – не уважаем их культуру, потому что не понимаем, а они – приходят на русский культурный вечер, сидят и слушают…