Маша Трауб - Вся la vie

– Да сдохнет собака, – объяснила Васе Ка-тя. – Не реви, я сказала! – заорала она на дочь. Вася с девочкой замолчали в один момент.

Экскурсия продолжалась. Катина дочь озябшей без варежки рукой тянула маму. Девочка хотела в туалет.

– Терпи, я сказала, – уговаривала дочь Ка-тя. – Ладно, пошли. – Катя завела девочку за ближайшее дерево, потому что на собачьей ферме туалета не было. – Куда же вы идете, мужчина? Не видите, что ли? Здесь дети писают, – услышала я Катин голос.

– А рога настоящие? А чё такие маленькие? А шкура давно тут лежит? Другой нет? А то это какая-то плешивая. – Катю понимали везде. Даже в сувенирном магазине на Полярном круге. – Слушай, хочу мужу рога привезти, – толкнула она меня. – Нормально или обидится, как ты думаешь?

– Маша, Маша с Москвы, подожди! – крикнула мне Катя в вестибюле. – Слушай, а давай я свою оставлю твоему, а мы съездим в магазин. А такси пополам. – Катя хотела оставить свою дочку на моего мужа для пригляда: «Он у тебя вроде спокойный».

На моего мужа часто хотят оставить детей. У него внешность располагающая и голос тихий и приятный. Он все время читает и не орет. И еще он очень порядочный.

Это я случай вспомнила. Мы в Турции как раз были. Наш Вася подружился с мальчиком Степой. Мальчик был хороший. Они вместе плавали, бегали, опять плавали, пока не пришло время обеда.

– Степа, а где твои родители? – спросила я мальчика. Степа пожал худыми плечиками и улыбнулся.

– А ты с папой или мамой приехал?

– С папой.

Папа появился на обеде в ресторане. Нам пришлось брать Степу с собой – не оставлять же ребенка голодным. Папа казался нормальным, во всяком случае, трезвым. Он даже не удивился, что сын сидит с посторонними людьми и ест макароны.

– Все нормально? – спросил он сына, когда я открыла рот, чтобы доложить о том, что делал его сын всю первую половину дня.

Степа опять пожал плечиками и улыбнулся.

– Побудь еще здесь. Мне позвонить надо, – сказал папа мальчику и обратился к моему му-жу: – Пусть с вами побудет.

Муж кивнул. Степа провел с нами два полных дня. Его папа приходил утром, пожимал руку моему мужу и велел Степе «не куролесить». За сыном он приходил вечером и опять пожимал руку моему мужу. Я люблю детей, но к концу второго дня меня трясло. Потому что пока мой муж водил мальчишек на море, читал им книжку и играл в мяч, Степин папа делал то же, что и я. Я обычно лежу на солнцепеке и двигаюсь только для того, чтобы перевернуться со спины на живот и обратно. Мой муж называет этот процесс загорания «на вертеле». Так вот Степин папа тоже лежал. В тени и с пивом.

На третий день Степин папа лежал не один, а с девушкой. Нет, скорее, с женщиной. Вот на это я и среагировала. А еще на то, что Вася стал ревновать своего папу к Степе. А Степе Вася надоел – ему было интереснее играть с дядей. Теперь любая игра заканчивалась скандалом. Если Васин папа отдавал пас Васе, то обижался Степа, если Степе – то начинал злиться Вася. Пробовали установить очередность. Без толку. Потому что нечестно. И считалка нечестно, и орел-решка – нечестно, и уступать, как другу – тоже нечестно.

С чтением тоже не заладилось. Вася хотел один рассказ, Степа другой. Муж уговаривал Васю согласиться со Степой. Вася соглашался, но в этот момент «передумывал» Степа. В общем, надо было их разводить по разным углам, тем более что Степа был, конечно, хорошим мальчиком, но даже не дальним родственником.

Муж тоже заметил женщину рядом со Степиным отцом.

– Степина мама приехала, слава Богу, – сказал муж.

– Это не мама, а любовница, – ответила я.

– Нет, это мама, не будет же он на глазах ребенка…

Муж у меня святой человек.

Обычно по весне муж уговаривает меня поехать в пансионат. Хотя бы на выходные.

Он любит Подмосковье – сосны вокруг и тишина. Можно гулять, спать, жарить шашлыки, сидеть на лавочке, подставив лицо солнцу.

У него есть любимый пансионат. Когда-то в этом старом «номенклатурном» оазисе у его родителей была половина госдачи. Эта дача до сих пор стоит. Там теперь живет партийный лидер. Только сарайчик, где мама мужа хранила ведра и лопату, снесли. Беседку для барбекю поставили. Муж идет по тропинке и невольно поворачивает голову в ту сторону. Родителей его уже нет, а дача есть. Мне кажется, что он хотел бы заглянуть в окна или даже зайти внутрь. Просто постоять хотя бы минутку. Но не может себе этого позволить. Поэтому он позволяет себе снять номер в корпусе, чтобы два дня гулять мимо той дачи и подходить к подстриженной туе, на которой в детстве вырезал ножом первую букву своего имени.