Маша Трауб - Вся la vie

«Бздочек» мне все равно пришлось носить. Но чтобы меня как-то успокоить, мама привезла мне новую «оторванную на складе» шапку, на которую ушло «пол-аванса». Что такое «аванс», я не знала, знала, что до него надо «дожить», а после него «выжить». Мама вопреки моим ожиданиям купила мне шапку-косынку. Такую яркую, сверху как шапка, а сзади как косынка. Я, конечно, спросила про значок-кошечку, на что мама сказала, что сейчас она мне эту новую шапку наденет на попу. Смысл я не уловила, но в принципе было и так все понятно. На следующий день я пошла в сад в новой шапке. Настька меня увидела и сказала, что шапка – как хвост у курочки-рябы. Мальчишки, расстроившиеся из-за отсутствия помпона, радостно закричали: «Курочка-ряба, курочка-ряба!» – и стали дергать меня за хвост на шапке.

Настька отравляла мне жизнь до старшей группы. Тогда-то я с ней и поквиталась. Настьку выбрали Снегурочкой на новогоднем празднике. Выбирали из нее и меня. Но Настька лучше рассказала стишок, а Зинаида Ивановна была, как всегда, справедлива. Настька читала про «В январе, в январе много снега на дворе…», а я прочитала про бабушку. В то время я уже выговаривала все буквы, но от волнения забыла, как говорить букву «эр». Поэтому прочитала так: «Очень бабушку люблю, маму мамину мою, у нее морщинок много, а на лбу седая плять, так и хочется потрогать, а потом поцеловать». Потом я замолчала и выговорила по буквам – прядь, но было поздно. Зинаида Ивановна беззвучно колыхалась бюстом, а наша нянечка тихонько всхлипывала. Бабушка моя тогда была в Москве и очень подружилась с Зинаидой Ивановной. Так вот с того дня Зинаида Ивановна ласково называла мою бабушку «седая блядь».

Настьке выдали корону Снегурочки и разрешили не спать в тихий час. Настька репетировала роль. Она должна была сидеть в картонном домике и ждать, пока ее позовет Дед Мороз. Настька роль, конечно, выучила и корону носила не снимая. Даже ела в ней. Как приходила утром в сад, так сразу на голову напяливала.

Но на репетициях обнаружилось, что Настька не может спокойно сидеть в домике, а все время выглядывает в картонное окно. И в носу при этом ковыряется. А Снегурочка в носу не ковырялась. У нее и соплей-то не было, потому что она – Снегурочка. Зинаида Ивановна сделала Настьке три последних замечания и после этого отдала роль мне. Настька рыдала. Не оттого, что не будет Снегурочкой. А оттого, что корону придется отдавать. И кому? Мне. Я сидела в домике тихо и ковырялась в носу, когда никто не видел.

На последнем утреннике все мальчики в группе признались мне в любви, то есть не прямо признались, а дружно отдали мне свои конфеты. А Настьке ни одной не досталось.

Тогда же и разрушилась моя вера в Деда Мороза. У Деда – приглашенного артиста – наш утренник был не первый. Он сидел под елочкой – там, куда его посадили, иногда вздрагивал и стучал посохом. На большее он был не способен. Утренник мы провели втроем – Зинаида Ивановна держала за руку меня, я держала за руку Деда Мороза, и мы ходили вокруг елочки. Я говорила свой текст, Зинаида Ивановна – текст Деда, а Дед стучал посохом.

Я весь утренник от волнения хотела в туалет. Но терпела. А потом, когда мандарины были розданы, побежала. Там я увидела Деда, которого тошнило в детский низенький унитаз. Зинаида Ивановна, конечно, быстренько меня увела, но было поздно. Если у Снегурочки не может быть соплей, значит, Деда Мороза не должно тошнить. Значит, из этого дяденьки Дед Мороз такой же, как из Настьки Снегурочка.

Так вот первую шубу, точнее, полушубок, мама подарила мне на шестнадцатилетие. Черная нутрия чуть ниже талии. Стоила сумасшедших денег – тысячу рублей. Я влезла в полушубок 9 октября, сразу после дня рождения, и проносила до марта не снимая. Под полушубок я надевала черную юбку-мини и капроновые колготки. Я мерзла, но терпела. По-моему, ради Димки из параллельного класса.

В институте почти все мои однокурсницы ходили в шубах из Греции, с такой большой золотой пуговицей на воротнике. Девушки передвигались медленно, потому что шубы были тяжелые и длинные, а мне казалось, что они специально так себя несут. Я опять рыдала, и мама отдала мне свой старый полушубок из чернобурки. Без золотой пуговицы – я ее отдельно пришивала. Чернобурка была протерта на рукавах с внутренней стороны, и я старалась вывернуть руки так, чтобы не было видно лысеющего подшерстка. Мама тогда всерьез думала, что у меня проблемы со спиной, и даже водила к врачу – девочка странно ходит, плечами вперед. Я опять немножко порыдала, и мама привезла мне из Греции шубу – коричневую норку. Длинную. Сшитую так, что было видно, из каких именно частей она сшита. Я так часто старалась выйти куда-нибудь в этой шубе, что завалила французский и чуть не вылетела из института.