Карен Бликсен - Пир Бабетты

Генерал Лёвенхъельм внезапно перестал есть и застыл без движения. Он снова перенесся мыслью в Париж на тот обед, о котором вспоминал, сидя в санях.

Им подали тогда изысканнейшее, вкуснейшее блюдо; Лёвенхъельм спросил одного из своих сотрапезников, полковника Галифе, как это блюдо называется, и тот с улыбкой ответил: «Cailles en sarcophage». И полковник рассказал, что это блюдо изобрел шеф-повар того самого ресторана, где они обедают; эта мастерица кулинарного искусства — ибо как ни Удивительно, речь идет о женщине — известна всему Парижу как величайший кулинарный гений Европы. «И в самом деле, — добавил Галифе, — эта женщина в состоянии преобразить любую трапезу в „Cafe Anglais“ в своего рода любовное приключение, в любовные отношения такого благородного и романтического свойства, когда уже перестаешь различать грань между телесным и духовным голодом и насыщением. Я много раз бился на дуэлях ради красивых женщин, но поверьте, мой юный друг, нет во всем Париже другой женщины, ради которой я так охотно пролил бы свою кровь!»

И вот теперь генерал Лёвенхъельм обернулся к своему соседу слева и сказал: «Но ведь это же „Cailles еn sarcophage“! [14] Cailles en sarcophage (фр.) — перепела в саркофаге (в наименовании блюда «саркофагами» названы волованы из слоеного теста). ».

Сосед, который в эту минуту слушал описание очередного чуда, бросил на генерала рассеянный взгляд, улыбнулся, кивнул и ответил: «Ну да, конечно, а что же еще?» С удивительных чудес, сотворенных учителем, застольный разговор перешел на более обыденные чудеса доброты и милосердия, повседневно творимые его дочерьми. Старик прихожанин, который первым затянул сочиненный пробстом псалом, теперь про цитировал его слова:

«Единственное, что нам дано унести с собой из нашей земной жизни, — это то, что мы отдали другим!»

Гости блаженно улыбались — какими же богачками станут в будущей жизни их любимые бедные Сестрички!

Генерал Лёвенхъельм перестал чему бы то ни было удивляться. Когда на стол подали виноград, персики и инжир, он улыбнулся гостю, сидевшему напротив, и сказал: «Прекрасный виноград!» И тот ответил: «И пришли к долине Есхол, и срезали там виноградную ветвь с одною кистью ягод, и понесли ее на шесте двое».

И тут генерал почувствовал, что пришла пора произнести речь; он встал и расправил грудь. Другие, говорившие до него, не вставали. И теперь лица стариков обратились к нему в восторге и ожидании. Собравшимся приходилось видеть матросов и бродяг, мертвецки пьяных от местной крепкой водки, но они не различали признаков хмеля у высокопоставленного офицера, опьяненного благороднейшим в мире шампанским.

— Милость и истина сретятся, друзья мои! — сказал генерал Лёвенхъельм. — Правда и мир облобызаются!

Он говорил громким, хорошо поставленным голосом, который раскатисто гремел, когда генерал командовал на плацу, и приобретал мягкие интонации в придворных залах, но то, что генерал говорил сейчас, было так ново для него самого и так его волновало, что после первой фразы Лёвенхъельм вынужден был сделать паузу. Дело в том, что генерал привык тщательно готовить свои застольные речи, и всегда знал, что он хочет сказать. Но здесь, среди простых прихожан покойного пробста, оказалось вдруг, что генерал Лёвенхъельм, украшенный всеми своими орденами, стал просто рупором послания, которое следовало передать далее.

— Мы, люди, слабы и безрассудны. Мы знаем, что в мире существует Милосердие. Но в нашей человеческой близорукости мы воображаем, что Божие Милосердие ограничено. И потому мы трепещем…

Никогда до сей поры не говорил генерал, что он трепещет, — его самого страшно удивило собственное признание.

— Мы трепещем, пока не окажемся в этой жизни перед выбором, а сделав выбор, снова трепещем от страха, что выбор этот ложный. Но наступает минута, когда наши глаза открываются и нам становится ясно, что Милосердие бесконечно. И Милосердие, друзья мои, требует от нас только одного — чтобы мы ждали его с доверием и принимали с благодарностью. Оно не ставит нам никаких условий и не ищет среди нас избранных. Оно всех принимает в свое лоно, всем объявляя прощение. Посмотрите! То, что мы выбрали, даруется нам, но дается нам также и то, что мы отринули. Да, то, что мы отвергли, дается нам даже в избытке, ибо милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются…

И закончив на этом свою речь, оратор с достоинством опустился на стул.