Павел Вежинов - Весы

– Ты не сдашь ее в гардероб? – спросил я осторожно.

– Кого? – не поняла она.

– Лису…

– Ты что, издеваешься? – укоризненно спросила она.

Хотя я, конечно, не издевался, а высказал надежду… Когда мы вошли в зал, она легко, почти неощутимо, взяла меня под руку… Я очень хорошо понимал смысл этого маневра, но на сей раз не имел ничего против, несмотря на лису. Интересная, элегантная женщина, смотреть будут на нее, не на меня. Места наши были в десятом ряду, у самого прохода. Очень хорошие места, если человека действительно интересуют концерты. Пока Лидия покупала программу, я успел бегло оглядеть зал. Довольно много элегантных женщин, довольно много лисиц, две из них – чернобурки. Я с облегчением вздохнул и уже спокойно откинулся на спинку кресла. Оставалось только, чтобы и концерт был действительно хороший.

Лидия уже просмотрела программу, и я спросил:

– Ну как?

– Не знаю, – озадаченно ответила она. – Все знаменитые вещи. Но чересчур известные.

– Это плохо?

– Не плохо, конечно. И все-таки знаменитый оркестр должен бы блеснуть чем-то, чего другие не показали.

Настоящим сюрпризом для меня оказалось появление дирижера. Симпатичный смешной старичок, такой розовый и добродушный. Публика приняла его необыкновенно восторженно. Э-э-э, да ведь мы профаны, зачем показывать лишнее старание! Когда он поклонился, мне показалось, что его безукоризненный фрак слегка затрещал по швам. Он встал перед своим оркестром, – летний состав, наверное, – поднял палочку не выше своего носа, взмахнул ею легко, я бы сказал, небрежно. При первых же тактах у меня зашевелились волосы на голове, я даже выпрямился от удивления. Этот оркестр был не такой, как все, и музыка у него была совсем другая, хотя я не знал, что они играют. Какая разница, кто композитор, нашел время! Слушай! Постройка, которую он возводил передо мной, была необыкновенно легкой, изящной и точной, каждая деталь отличалась предельной ясностью и совершенством. Колорит, какой колорит, постой! Краски, которые ложились на этот изящный фасад, были так современны и контрастны, говорили о таком чувстве свежести и новизны, что мне стало стыдно. Сам я не позволил бы себе так расцветить даже свое лучшее современное здание, просто не посмел бы. Браво, браво, юный художник, браво, храбрец, думал я. А старичок вовсе не усердствовал, он как будто забавлялся вместе с нами. Теперь я уже ясно понимал смысл его сдержанных и все-таки отчетливых жестов – именно предельная легкость и естественность.

Когда, наконец, оркестр умолк, сидевшая впереди фальшивая блондинка, рослая мясистая дама – не поймешь, где у нее бюст, а где спина, – вскочила на ноги и как безумная начала аплодировать. Вся публика, которая явно понимала дирижера, аплодировала. Все, кроме меня. Мне казалось абсурдным бить в ладоши в такую минуту; все равно, что аплодировать, когда читаешь Стендаля, например. Старичок повернулся к нам и слегка поклонился, ни капельки пота на лице, ничего, кроме кроткой добродушной улыбки.

– Тебе не нравится? – удивленно спросила Лидия.

– Наоборот, ужасно нравится!

Лидия недоверчиво смотрела на меня, не зная, серьезно я говорю или шучу.

– Действительно, он не гений! Но ужасно очарователен!

– А разве этого мало? – сказал я, с трудом скрывая раздражение. – Мне кажется, я вообще не слышал такой музыки. Или такого исполнения.

– Это Моцарт! – серьезно сказала она. – Не удивляйся, Мони. Музыка не всегда действует на человека одинаково. Бывает, что ты особенно восприимчив к ней, и она овладевает тобой до глубины души… А в другой раз слушаешь ту же вещь как гипсовая статуя, – вообще не доходит, даже по коже не щекочет. Со мной так бывало несколько раз.

– А сейчас?

– О, сейчас! Сейчас все ясно. Он действительно очарователен.

Дирижер снова встал у пульта. Я знал, что они будут играть, – Чайковского. Этого автора я знал лучше всего, так что мы могли проверить себя. И как только он поднял палочку…

Верно говорят, что судьба не путает карты и не раскладывает их, – она только их раздает. Случайно или нет, я поднял взгляд к первому ярусу. И был мгновенно наказан. Справа, на самой дуге, сидела Мина. И смотрела на меня, как я на нее. Наверное, она еще раньше заметила меня, потому что лицо у нее было смущенное. Я прямо ощутил, как мое сердце хрустнуло под железным нажимом щипцов… Мы трое сами были виноваты во всем, сами перепутали все карты… И надо же было этому случиться именно здесь, в этом зале, под эту музыку, которая обезоружила меня до конца.