Михаил Лифшиц - Почтовый ящик

– Правда, что ты идешь на НТС без Толи?

– Правда, – ответил Сережа, с опаской глядя на закипающую сотрудницу. Но Валентина Михайловна сама взяла себя в руки, подсела к Сереже и стала говорить вполголоса.

– Послушай, Сережа. Это очень важно. Ведь Толя несостоявшийся теоретик. Это у него единственная, считай, работа такого уровня. Я была очень рада, когда ты его привлек к этой теме. Так, доведи дело до конца. Пусть он присутствует при сдаче работы, ведь люди же мы, в конце концов.

– Вы правы, я с вами согласен, убеждать меня не нужно. Но его вычеркнул Агафонов, а назад вставить отказался, – сказал Сережа.

Самообладание оставило Валентину Михайловну, и она начала кричать:

– Наплевать на Агафонова! Гэбэшник проклятый! Ты ведь докладчик, откажись, если Толика не пустят! Поступи как мужчина! Вам бы только использовать человека, а потом можно об него ноги вытирать!

– Валентина Михайловна, этот эпизод не стоит таких нервов! – попытался утихомирить сотрудницу Сережа.

– Нет, стоит! – совсем разошлась Валентина Михайловна. Лицо ее, особенно скулы, покрылись красными пятнами, из глаз потекли слезы, из ноздри показался и лопнул пузырь, но Валентина Михайловна не думала о том, как она выглядит. – Это вам человека растоптать ничего не стоит! Ты, как стал начальником, совсем переменился. Такой же подлец, как остальные!

– Если вы так о людях заботитесь, так что ж вы меня за двадцать минут до доклада выбиваете из колеи?! Совесть есть у вас? – тоже повысил голос Сережа.

– Совесть?! Ты про совесть заговорил? В общем, так. Если ты не проведешь Гуржия на НТС, я не знаю, что я сделаю… – кричала, но уже тише, Валентина Михайловна. У нее внутри, как будто что-то оборвалось, лицо посинело, и она обмякла на стуле около Сережиного стола.

За сценой виновато наблюдал Гуржий, ведь это он был причиной скандала, он, считай, натравил Валентину Михайловну на Зуева. Воспользовавшись наступившей тишиной, Толя подошел и стал отхаживать Валентину Михайловну, а Сережа постоял минуту, глядя на них, и ушел на НТС.

Когда через три часа Сережа вернулся в лабораторию, то узнал, что Валентину Михайловну увезли в больницу с сердечным приступом.

Полгода «Водка-спирт» обобщал и систематизировал отчеты, собранные с разных предприятий, а потом выпустил свой большой отчет, в который Сережин раздел входил в виде добротной главы с грамотными теоретическими выкладками, проверенными экспериментально. Таких хороших законченных кусков в отчете было не очень много, и Сережу хвалил руководитель всей работы, пожилой член-корреспондент, жал Сереже руку и говорил: «Очень приятно было с вами работать, весьма».

Затем отчет обсуждался в их министерстве, и в Межведомственном Координационном Совете МКС, и в комиссии по военно-промышленным вопросам ВПК, но уже без Сережи и других исполнителей. Высокому начальству отчет тоже понравился, и работе была присуждена премия. В Сережин «ящик» пришли деньги, целых тысяча двести рублей, которые начальник теоретического отдела поручил Сереже разделить на его усмотрение.

Делить деньги в рамках своей НИР Сереже приходилось, и не одну тысячу, а сотни тысяч. Но это были ненастоящие деньги, какие-то потусторонние, не имеющие отношения к тем деньгам, которые лежат в кармане. Да и делились-то они в соответствии с теми процентами, которые сообщали ему девчонки из планового отдела. Делить-то делил, подписывал калькуляции, отдавал их обратно в плановый, но эти действия никак не были связаны, ни с Сережиной зарплатой, ни с квартальной премией. Во всяком случае, Сережа такой связи не чувствовал. Теперь же предстояло тысячу двести раскидать по-настоящему. Сегодня разделить, а в получку получить. Вот задача!

Сережа сразу решил, что себе и начальнику теоретического отдела он напишет поровну. Начальник – руководитель работы, больше чем ему себе писать не нужно, а то придется, наверное, объясняться. А меньше тоже, с какой стати? Ведь работу-то сделал в основном сам. Ладно, с этим ясно. Но поровну – это по сколько? По пятьсот? И Гуржию двести. А руководство не обидится? Положено, небось, отстегивать от каждой премии. Давай так, большую часть тому, кто работу делал, а меньшую наверх. Пусть восемьсот – им с «теоретиком» и Толику, а четыреста дальше. Кому? Начальнику своего отдела надо дать. Пусть сотню. Директору, он все бумаги подписывал, и вообще в курсе дела больше, чем начальник отдела. Пусть две. Еще сотня остается. Главному инженеру? Он про эту работу и не знает, ну его на фиг. Да и зачем ему сто рублей? Напишу-ка я эту сотню конструктору, который мне все железки рисовал. Ну, вот, все ясно: нам с «теоретиком» по триста, Гуржию и директору по двести, начальнику отдела и конструктору по сотне. Начальник теоретического отдела согласился с Сережиной дележкой почти не глядя.