Михаил Лифшиц - Почтовый ящик

Домашние сборы были беспокойными. Анна Петровна, которая поднялась раньше всех, чтобы накормить и проводить демонстрантов, все утро ворчала, бубнила, что не надо бы ходить, дел на огороде по горло, день год кормит, а эти «чтой-то и кудай-то, мужчины, тоже, называются, не сбитая борона»…

Потом выяснилось, что Генке не во что обуться, у ботинка отлетела подошва. Тут уж Сережа возмутился: «Ты что, не мог раньше сказать?! Обязательно перед выходом из дома! Где я тебе ботинки найду первого мая?! Сиди теперь в четырех стенах, никуда не пойдешь! Тоже мне, младенец, сороковой размер обуви!» Бедный Генка расстроился, захлопал глазами, казалось, сейчас заплачет. Помог Андрей Прокофьевич – полез на антресоли и достал хромовые сапоги. Намотал внуку портянки, чтобы сапоги не болтались на ногах. Ничего, сойдет. Генка сначала обрадовался такой необычной обувке, рассматривал свои ноги в сапогах и так, и этак. А потом опять загрустил – большие сапоги у него на ногах выглядели как валенки. Решили брюки выпустить поверх голенищ, тогда не так заметно.

Прокофьич из комнаты крикнул: «Сереж, я, что тебя хочу спросить…» Когда Сережа подошел, Прокофьич сунул ему стеклянную фляжку из-под коньяка с темной водкой, настоянной на калгане. Такую же фляжку тесть засунул во внутренний карман своего пиджака.

Наконец вышли из дома втроем: дед, отец и Генка. Пришлось поднажать, чтобы успеть вовремя, к перекличке. А потом почти час топтались у предприятия. Ну, это как всегда.

«Андрей Прокофьевич, а где ваш внук?»

«Ой, какой большой!»

«Андрей Прокофьевич, вы его наказываете? А как?»

«Квартальной премии лишает, хи-хи-хи…»

«Андрей Прокофьич, а внучку вы тоже привели?»

Гомон сотрудников его лаборатории, вопросы, и настоящие (какой действительно у начальника внук), и с подковыркой, приятно будоражили Прокофьича, вонзались в него с разных сторон, как струйки циркулярного душа. Прокофьич неспешно поворачивал голову к вопрошавшему, отвечал через раз и блаженно улыбался. Андрей Прокофьевич был счастлив.

За много лет он привык, что любой вопрос о собственном ребенке, о единственной дочери Татьяне, вызывал тревогу, душевное напряжение. Для ответа нужно было сосредоточиться, подумать, что сказать. Всегда нужно было обмануть себя и убедить других. Даже для того, чтобы на дежурное: «Как дочка?» – ответить: «Да все нормально», требовалось подобрать тон. Он-то знал, что не все нормально. А если дальше будут спрашивать? «Конечно, перешла в следующий класс, нет, троек мало… конечно, сдала сессию…» Но как перешла, как сдала, каких родительских усилий это стоило, знал только он!

Теперь же всякое упоминание о внуках было приятно Прокофьичу, и любой его ответ был непринужден и правдив. Генечка и Настя. Ребята – первый сорт. Всегда хотелось о них говорить. Тут уж, наоборот, следовало удерживаться, не рассказывать больше, чем спрашивали. И самые превосходные дедовы оценки вполне соответствовали действительности. Нет, совершенно объективно! Он мог бы ответить, что Генечки тут нет, потому что он улетел в космос, и это было бы меньшей неправдой, чем та, которую он допускал раньше, когда говорил, что Таня хорошо сдала сессию.

Колонна института вслед за телегой продвигалась по аллее, выходившей на круглую площадку. Эта площадка была похожа на замощенную лесную поляну, тут заканчивался лесок, отделявший институтские территории от жилых кварталов. В эту поляну вливалась еще одна аллея. Объединенные поляной, две аллеи превращались в городскую улицу Бульвар космонавтов.

На другой аллее уже стояла колонна из соседнего института, катившая телегу «Выше знамя социалистического соревнования!». В назначенную минуту единая колонна двух институтов должна была двинуться по Бульвару космонавтов к центральной площади, чтобы вовремя пройти мимо трибуны, на которой стояли отцы города.

Когда колонна Сережиного института подходила к поляне, раздалось громкое приветствие: «Поздравляем с Днем международной солидарности трудящихся наших коллег и смежников, которые стремятся к вершинам науки, подобно воздушным гимнастам, поднимающимся под купол цирка!» Веселое поздравление через мегафон с обязательным употреблением слова «купол», в честь руководителя Сережиного института Петровичева-Купола, было традиционной и санкционированной первомайской вольностью. Первомайское приветствие придумывалось в другом институте и хранилось в тайне. В прошлом году разведка донесла, что будет провозглашено «Пусть наши изделия защищают рубежи социалистической Родины под ярким солнцем, и под куполом звездного неба! Ура, товарищи!» Поэтому тогда сходу ответили: «Вместе с вами согласны создавать новые изделия днем и ночью и поднимать их качество не в ущерб количеству!» В этом году разведка не сработала. Пришлось крикнуть в ответ нейтральное: «Поздравляем друзей и коллег с праздником! Благодарим за ваши пожелания! Желаем и вам успехов в труде!»