– Ты что, хочешь показать, что ты чего-то стоишь? – зло спрашивал меня отец в этих случаях. – Кого ты хочешь ввести в заблуждение?
После этих слов я переставал сиять, выглядел полинялым, и отец лишний раз убеждался в своей правоте.
На каком-то общем застолье старый друг родителей Рубин спросил, есть ли у меня успехи на научном поприще. Я пожаловался, что не могу пробиться в заочную аспирантуру – не допускают до вступительных экзаменов, находят любые причины, наверное, и в этом году что-нибудь придумают, чтобы не взять.
– Ну, это вопрос решаемый, – живо отозвался Рубин. – Наши с твоим отцом однокашники засели во всех министерствах и на немалых должностях. У тебя какое министерство?
Отец во время этого разговора «выпрыгивал из штанов» от злости, пытался переменить тему, так что нам с Рубиным пришлось уйти в другую комнату и там закончить беседу.
Рубин после этого звонил по телефону, ездил договариваться – и меня вызвал большой кадровый начальник из нашего министерства. Он меня расспросил о прохождении службы, о том, сдан ли кандидатский минимум и насколько актуальна тема диссертации, при этом кое-что записал. По-видимому, удовлетворившись ответами, мой благодетель запустил канцелярскую машину: письмо от нашего КБ, положительная резолюция управления кадров, письмо в большой научный «почтовый ящик», где была аспирантура, в которую меня не пускали два года. Несмотря на такую поддержку, мне все равно пытались ставить палки в колеса. Тогда могучий кадровик таким тоном сказал: «Ничего, сдавайте экзамены. Если будут затирать, поможем», что у меня у самого мурашки побежали по коже.
Последствий этой кампании было два: я поступил в аспирантуру, а отец прервал навсегда отношения с Рубиным. Их общие знакомые недоумевали, не могли понять причины прекращения многолетней дружбы, даже мама придумывала какие-то нереальные книжные объяснения, всегда разные, но, конечно же, не связанные со мной – разве такая букашка, как я, мог быть причиной ссоры титанов. А отец не простил другу его помощь мне. Своим участием в моей жизни Рубин как бы посягнул на право отца ничем (ничем!) не помогать мне, а это право было важной статьей конституции, по которой жил отец. Рубин прикоснулся ко мне и сам стал неприкасаемым. Когда через тринадцать лет после моего поступления в аспирантуру отцу сообщили, что Рубин умер от страшной болезни, папа ответил, что его это не касается.
Так что не мое продвижение по службе, а другое поколебало замечательную теорию о неполноценном сыне и потребовало ее творческого пересмотра – я умел кое-что делать в обычной жизни, за что отец многословно хвалил других людей и чего никогда бы не смог сделать сам. Предполагалось, что и я не должен этого уметь. Поэтому отец одно время досконально выяснял у меня малоинтересные для него подробности. Например.
– Что ты сделал в телевизоре, почему он заработал? – спрашивал меня отец.
Я уже кое-что понимал и играл, отвечал поэтапно.
– Ну, я снял крышку, протер пыль, проверил предохранители…
– Так ты ничего не сделал, телевизор сам заработал?! – не выдерживал и радостно восклицал отец.
– Да нет, я еще поменял один электролит и одну лампу, ремонт, конечно, небольшой…
– А-а-а, – разочарованно тянул отец и прекращал разговор.
Когда я построил дом на даче, то отец, войдя в новостройку и оглядываясь на посторонних, спросил презрительно:
– Не упадет?
Дача потянула автомобиль «Запорожец», купленный с большим трудом, в основном на одолженные родителями у их знакомых деньги. Деваться было некуда, без машины дорога на дачу занимала четыре-пять часов со многими пересадками, с грузом в руках. Зато это дало повод отцу всем объяснять, как плохо я вожу машину, и как он боится со мной ездить.
Вот в такой обстановке теоретического дискомфорта – вроде и чинит, и строит, и водит, а вместе с тем слова доброго не стоит – в голове бойца идеологического фронта и родился тезис "сам-то он дерьмо, но вот руки у него хорошие".
Это объяснение моих успехов в разных областях было легко и благодарно принято мамой. Теперь она могла, чтобы поддержать разговор с друзьями, похвалить меня, не вообще, конечно, а за отдельные достойные похвалы поступки, и при этом обязательно добавляла: "С его руками…" (ведь истинную мою цену она знала).
Отца эти похвалы доводили до белого каленья, автор чувствовал уязвимость обновленной теории. Во всяком случае, отец не стал смотреть второй этаж…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу