Михаил Лифшиц - Любовь к родителям

Такое простое соображение, что раз не известна болезнь, то нечего лезть вовнутрь, не приходило родителям в голову, а я к тому времени жил отдельно, считался постылым и к обсуждению серьезных семейных вопросов не допускался, несмотря на солидный личный опыт борьбы с той же самой болезнью. Я говорю об этом с уверенностью, потому что несколько раз не давал докторам лечить своего сына.

Учился я не очень-то, в институте связи это было возможно. Учебный план выполнял, «пятерки» на экзаменах получал, но серьезно занимался только так называемой студенческой научной работой.

Я стал своим человеком на кафедре антенн, со мной здоровался даже заведующий профессор Айзенберг, лауреат и крупнейший ученый в институте связи того времени, но глубокий старик, по моим тогдашним понятиям.

Делал я задачи для другой, не такой сильной теоретически кафедры линий связи. Однажды весной к нам на кафедру антенн зашел аспирант с той кафедры и стал рассказывать моему шефу, тоже аспиранту, что едет летом в командировку в Геленджик по теме, по которой я как раз и работал. Я влез в разговор и скромно спросил, не нужен ли ему мальчик для растирания красок. Он, видимо, "Двенадцать стульев" читал, отнесся к моему предложению серьезно и тут же достал из портфеля кучу бумаг и стал их заполнять, интересуясь, каковы мое отчество и номер паспорта.

Это был договор, по которому кафедра линий связи собиралась мне платить тридцать рэ в месяц и загружать работой. Я, было, возразил, ведь я был бескорыстным работником кафедры антенн. Но мой шеф сказал, что потеря для науки небольшая, а раз я все равно делаю задачи для той кафедры, а они согласны мне платить и взять меня в Геленджик, то, значит, большому кораблю – большое плаванье.

Перейдя с кафедры антенн на кафедру линий связи, я из студента, занимающегося наукой, стал уважаемым теоретиком. Мои куски шли без изменений в кандидатские и даже в одну докторскую диссертацию. Мне платили деньги и извинялись, если был перерыв.

Аспиранты на кафедре линий связи были в основном приезжие, из периферийных институтов связи, им нужно было защититься и вернуться домой на хорошую должность, поэтому они радовались любому интегралу, который можно было вставить в диссертацию.

Про тридцать рублей в месяц я родителям сказал, а про Геленджик – нет, боялся сглазить, по ночам плохо спал, волновался, что сорвется командировка. Но командировка получилась, я сдал сессию и полетел в Геленджик, даже попер с собой тяжеленный генератор. Правда, денег мне дали только на дорогу, а студенческие суточные (из расчета 50 копеек в день) и деньги на гостиницу обещали прислать переводом. Ехал я один, мое новое руководство рассудило, что мне нужно отдохнуть до начала экспериментов недельки две. У родителей я денег не попросил, ведь я ехал в командировку.

Командировочные пришли через две недели, одновременно с приездом основной группы работников. На что я прожил эти две недели, я не могу сейчас вспомнить. Помню только, что из гостиницы меня не гнали и оплаты не требовали, все-таки у меня была командировка на гидробазу, и исчезнуть бесследно я не мог. Мало того, добрая работница гостиницы даже дала мне в долг, кажется, три рубля, зато потом рассказала моему шефу-аспиранту, как я «у них голодал».

По приезде в Геленджик я написал родителям письмо, в котором после описания местности и народонаселения отметил, что командировочные не пришли и, если в течение нескольких дней не придут, жить мне будет не на что. Родители довольно быстро перевели мне 20 рублей. Зато после возвращения в Москву я имел беседу с отцом, в ней он выказал все свое презрение ко мне, как представителю золотой молодежи, которая прокучивает деньги на курортах, а потом пишет своим родителям и вскользь, не прямо, а в контексте пошлого письма, с милым кокетством требует денег. А родители должны сами вылавливать в этом фиглярстве суть дела и решать, посылать ли и сколько.

По его мнению, такое поведение отвратительно. Я так захлебнулся от несправедливости, что ничего не смог сказать.

В сентябре я немного поучился в институте, а потом все поехали «на картошку», а я – снова на эксперименты в Геленджик. Так что стал я к этой кафедре прирастать, начал уже помимо теории почитывать книжки про провода и кабели, которых в глаза не видел и в учебной программе не изучал. Дальнейшая моя карьера тоже клонилась в эту сторону – меня оставляли после института инженером на кафедре линий связи. Все складывалось определенно, и о выборе места работы я не заботился.