Александр Кондратьев - Белый человек

В комнату вошел учитель Станислав. Это был худой, высокий и еще достаточно молодой человек. Лицо отличалось болезненной белизной. Бледность подчеркивала неопрятная черная борода клинышком. Под глазами — большие черные круги. Из-за старых крупных очков в роговой оправе глаза казались совсем крошечными. Вся его фигура производила впечатление суетливости и нервозности. Казалось, он долго-долго не спал, потому что в нем завелась какая-то тревожная мысль и источила его, как червь — яблоко.

Станислав неуверенно улыбнулся и энергичным шагом — что плохо вязалось с его тщедушной фигурой — подошел к камере.

Пейл успел сесть на железную полку, заменявшую в камере кровать, — для этого пришлось сбросить на пол часть хлама. Увидев учителя, чужак поднялся и махнул ему рукой.

— Учитель, какая честь! Чем обязан?

Станислав покосился на Руслана — в этот раз городовой никуда выходить на стал и застыл на краю стола, весь обратившись в слух.

— Пейл, — начал учитель, — Пейл, я пришел сюда выразить вам свою поддержку.

— Спасибо! Надеюсь, это не помешало вашим занятиям?

— Сегодня все полетело к черту, мы отпустили детей по домам. Это неслыханное событие, все напуганы. Лучше детям побыть с родителями.

— Родителей тоже отпустили по домам? Если да, то этак у вас все производство встанет. Зима не за горами, есть ведь будет нечего. Эмиссаров-то давно нет.

Станислав нервно дернул щекой — это у него заменяло улыбку.

— Я пришел только, чтобы сказать: я всецело вас поддерживаю. Во всем. — Тут лицо учителя перекосило — Пейл не сразу понял, что тот ему подмигнул. — Я восхищаюсь тем, что вы делаете. Я помню то, о чем вы мне тогда говорили. Я все понял.

Пейл прищурился, внимательно посмотрел на учителя.

— Лиля ведь была вашей ученицей? — спросил Пейл.

Руслан подозрительно заерзал.

— Да, несколько лет назад, — сказал Станислав.

— Что вы о ней думаете?

Станислав как-то по-особенному взглянул на Пейла, будто искал двойное дно в его вопросе. Он молча отвернулся от решетки и прошел мимо Руслана к двери.

— Это была одаренная девочка, — сказал учитель с порога. — Очень одаренная. Только она потерялась и уже не найдется.

Когда учитель вышел, Пейл и Руслан посмотрели друг на друга.

— О чем вы сейчас поговорили? — спросил Руслан. В голосе скрипели тревога и подозрение.

— Видимо, каждый о своем, — ответил Пейл.

Новые гости пришли, когда солнце начало садиться. Пейл и Руслан услышали гул множества голосов. Толпа людей, даже если ведет себя чинно, все равно похожа на растревоженный осиный рой: дрожащие нервы из одного выдавят кашель, из другого смешок, из третьего — неясное бормотание. Пейл не раз сталкивался с толпой и мыслил ее единой злой волей. Всегда оказывалось, что сумма слагаемых меньше всего, из чего она складывалась: в толпе меньше жалости, меньше здравого смысла и меньше любви к ближнему, чем у отдельно взятого участника людского сборища. Чужак примерно представлял, что произойдет дальше. Обычно подобные представления состоят из трех действий. Первое действие Пейл называл про себя «расстановкой сил»: толпа захватывает территорию, распространяется по ней, окружает объект травли будто река, прорвавшая дамбу. Второе действие, «знакомство»: толпа превращается в огромный нос, который обнюхивает жертву и пытается определить, исходит ли от нее запах страха. Важным моментом в этом действии является «посольство» — несколько обвинителей, самых голосистых кликуш из толпы. Обычно это дородные дамы или женоподобные мужчины с пронзительными голосами. И в зависимости от того, как жертва проявит себя во втором действии, толпа переходила (или чудом не переходила) к самому сладкому, к третьему действию — к «Расправе».

Пейл оказался прав: все разыгралось, как по написанному — как и в множестве других мест, где его больше нет.

Первыми в участок ввалились безликие мужички — такие всегда откуда-то берутся, если запахнет расправой. Невзрачные, одинаковые лица, все сплошь в головных уборах — кто в мятых кепках, похожих на раздавленную булочку, кто в шляпах, хотя на улице жарко, светит солнце и приятно подставить лицо под теплые солнечные лучи. Эти люди, казалось, боялись солнца и старались спрятать лица в тени — то ли от того, что на душе всегда было темно, то ли для того, чтобы стереть индивидуальность.

За мужичками проковыляли старухи, завернутые в какие-то серые тряпки — все сплошь с гримасами отвращения на лице. Наверное, они думали, что опущенные до иссохших грудей уголки губ сообщат им важный вид.