Владимир Лидский - Улети на небо

В окно снова вползают харбинские сумерки. Нет спасения от прошлого, нет спасения от бессмысленной жизни, прожитой ради страха и раскаяния, ради горьких сожалений о несбывшихся надеждах. Что радовало его на бесконечном пути? Военные победы, радость узнавания нового, научные открытия? Женщины, изысканная еда, вино? Опиум? Только опиум… Только опиум… Военные победы не привели к победе, учеба оказалась пустой тратой времени, а научные результаты можно признать никчемными… Еда и вино давно не нужны, они утонули в опиумном дыму… Женщины… единственное, что могло бы держать в жизни… но ледяные верховья Кана много лет назад отобрали у него все, выморозив не только душу, но и тело… и остался у него лишь опиум, только его сладостное участие, его незабываемая греза, его помощь и поддержка…

Полковник хотел включить лампу, чтобы веселые блики, похожие на разноцветных насекомых, заиграли на потолке, но вспомнил: опиум не любит лишнего света. Ему уже не терпелось снова погрузиться… не в прошлое, нет, с прошлым у него давно уже были короткие счеты… а в волшебное отображение прошлого, которое с годами превратилось в переводную картинку…

Он вздохнул и направил кресло к дивану, в головах которого стояла широкая прикроватная тумбочка, выдвинул неглубокий верхний ящик и достал оттуда принадлежности для курения. На прекрасном лакированном подносе, украшенном перламутровою инкрустацией, лежала длинная бамбуковая трубка с чашкой из исинской глины, здесь же были приспособления для скатывания шариков, большие иглы, ножнички, пинцетик и тростниковая палочка, а также миниатюрные ящички для хранения сырца и «чанду». Лампа стояла отдельно, в нижнем отделении тумбочки, и полковник, с трудом нагнувшись, достал и ее. Это было настоящее произведение искусства, изготовленное в середине XIX века, необычайной красоты вещица, сработанная из светло-синего пекинского стекла и украшенная фантастическими золотыми насекомыми на фоне листьев и цветов. Вокруг тумбочки и изголовья дивана он выставил шелковую ширму, чтобы квартирные сквозняки не могли посягнуть на опиумные ароматы, тщательно приготовил все, что было необходимо для курения, подрезал ламповый фитиль и зажег лампу. С трудом перебравшись на диван, он умостился поудобнее и взял приготовленную трубку…

…через несколько минут он увидел себя в узком проходе между вагонами рядом с генералом Каппелем. Где-то совсем недалеко гремели взрывы и небо заволакивала бурая гарь; он услышал какой-то отвратительный свистящий вой, глянул вверх и в ужасе вжал голову в плечи: прямо на него из клубящихся клочьев сажи летели объятые пламенем покореженные двери теплушек, обломки досок и куски скрученных металлических балок… он метнулся и краем глаза заметил, как метнулся Каппель… оба во мгновение оказались под вагоном… почти одновременно на то место, где только что находились они, обрушилась сверкающая тлеющей древесиной створка теплушечной двери, — пролетев по немыслимой траектории над лентами нескольких поездов, она с грохотом и визгом вонзилась углом в мерзлую землю… с неба падали обугленные предметы, — камни, куски кирпичей, раскаленные стекла, горящие тряпки… В отдалении еще грохотало, и со стороны тупиков, с тех путей, где стояли поезда штаба фронта, вдруг полыхнуло вполнеба ревущее пламя… было видно, как загорелись вагоны, как заметались в окнах объятые огнем люди, как рвались они наружу и падали из образовавшихся в дверях заторов на оттаявшую землю. В разбитых взрывом теплушках горели трупы раненых и тифозных, их обугленные тела лежали друг на друге и некоторые еще шевелились и корчились… стоял невыносимый смрад — смесь пороховой вони и сгоревшего человеческого мяса… в воздухе кружились хлопья сажи; казалось, мир перевернулся и над вагонами не голубое небо, а обманный сумрак преисподней, откуда сыплется на грешные головы обезумевших людей черный снег… черный снег…

Через некоторое время выяснилось, что это не атака красных, а тупая, отчаянная безалаберность своих. Недалеко от эшелона штаба фронта на станции Ачинск стояли три цистерны с керосином, через несколько путей — вагоны с порохом, а между ними — особый эшелон штабс-капитана Зубова. Штабс-капитан, имея, очевидно, полномочия, обменивал в тот день оружие на порох. Солдаты выносили из товарных вагонов револьверы и винтовки, грузили на подводы, и груженые транспорты медленно тянулись вдоль составов, выворачивая в районе тупиков на станционную платформу. Порох был упакован в тяжелые неуклюжие бочки; для удобства погрузки Зубов решил пересыпать его в мешки, и нижние чины с усердием волокли эти мешки прямо по земле, чтобы не тратить попусту лишние силы на переноску. Мешки оказались непрочными; в конце концов все утоптанное пространство между эшелонами через некоторое время было засыпано порохом, и чья-то неосторожность, по-видимому, завершила дело.