Станислав Буркин - До свидания, Сима

— Скажи, Мерси, постарел ли твой папа? — спросил он, обнимая ее и держа за плечи на вытянутых руках.

— Чуток заметно, — мягко признала дочка.

— Старый осел, и не заметил, как ты ко мне приехала, — журил он сам себя. — Не забыла старика Энрике, вспомнила. А подросла-то, подросла-то. Я же тебя вот такой драной кошкой на руках носил, за хвост метелил.

— Ну, спасибо, папа.

— Это надо отметить! — и он побежал. — Где-то у меня была бутылочка рому…

— Папа! — окликнула его Мерседес.

Энрике застыл на бегу.

— Давай-ка лучше попозже, — немного испуганно предложила дочь. — А сейчас… Может, лучше позавтракаем? У нас есть красненькое…

— Ну конечно! Вы же проголодались, наверное, — всплеснул руками сердобольный отец. — Давайте что-нибудь перекусим. Только у меня для вас ничего нет, так что придется смотаться в магазинчик. Араб здесь недалеко на углу.

— Мы уже сходили и все приготовили.

— Какие молодцы. А я сплю и не слышу, что вы приехали. Думаю, забрались какие-нибудь бродяги объедать старика…

Через пятнадцать минут все встало на круги своя, и мы по-семейному тепло завтракали в столовой яичницей с ветчиной, греческим салатом и багетами с маслом и джемом.

У Энрике мы прожили несколько однообразных месяцев. Он напивался каждым вечером и сутками не возвращался домой. Иногда он заваливался в дом с женщинами легкого поведения и трогательно представлял нас как своих любимых детей. «Энрике, — ахали гетеры, — да ведь ты героический папа!» Вскоре старик и сам забыл, что я друг его дочери, и стал меня называть сыночком от какой-то своей старой русской знакомой, которую он проклинал на чем свет стоит.

— Но тебя это не касается, лягушонок, — говорил он мне, смягчаясь после приступа ярости на мою мнимую мать. — Так как я тебя вырастил и научил презирать бабскую скверну.

А однажды, когда я шел в туалет, зевая и протирая кулаками глаза, он вывалился из спальни, и я наткнулся на него на верхней площадке.

— Попался, щенок! Теперь не уйдешь, — прорычал он, придерживаясь за стену и едва стоя на ногах, изловчился схватить меня за рубаху и каменным кулаком ударил мне в глаз, так, что у меня голова закружилась и слезы посыпались. — Теперь я стяну с тебя шкуру, проклятый воришка, чертов змееныш.

Я завопил как резаный, и через секунду по лестнице взлетела Мерседес с увесистым канделябром в руках. Им она огрела своего папашу по голове, и он, выпустив меня, рухнул на доски пола. Сначала мы испугались, что она его убила, так как с клока волос у него капала кровь, но вдруг он дернулся, захрапел, и нам пришлось оказывать ему первую медицинскую помощь. Мы кое-как перебинтовали ему голову и закрепили повязку, нахлобучив на нее вязаную шапку. Как только мы с этим покончили, Мерседес повела меня на кухню и приложила к моему глазу пакетик с замороженными в нем кубиками льда.

Когда наутро после той ночи он обнаружил у меня под глазом большой синяк, то рассвирепел и принялся трясти меня за плечи:

— Кто это сделал? Клянусь, я убью его!

Энрике решил, что фингал — дело рук соседского мальчишки, выбежал из дома прямо в халате и притащил за шкирку перепуганного до смерти французского мальчика лет восьми и потащил его в ванную, собираясь отрубить ему голову кухонным топориком.

— Теперь молись, сучье отродье!

— Сильвупле! Сильвупле! — тоненьким голосочком умолял о пощаде рыдающий пацаненок еврейской наружности.

— Энрике! Энрике! — вырывали мы у него топор. — Это не он! Это не он!

— Я знаю, что это ты! — не поддавался мститель. — Давно я следил за тобой. Это ты воровал мои розы. А теперь, значит, совсем охамел, мне по голове, а сыну моему в глаз!

— Папа, это ты его ударил, когда вчера пьяный был!

— Да что ты, доча, мне голову морочишь, — сказал он и испуганно посмотрел на меня.

Я торопливо закивал.

— Да что вы, сговорились, что ли?

— Клянусь, это вы сделали, — сказал я. Непонимающий нас мальчик, видимо, почувствовал во мне надежду и посмотрел на меня с мольбою. — Вы меня с кем-то перепутали и ударили меня в глаз, а потом сами поскользнулись и ударились.

— Будь я проклят! — поверил наконец палач и замахнулся топором над головой мальчика. — Но с тобой, жиденок, я все равно поквитаюсь!

И мы опять вступили в борьбу, удерживая его смертоносную руку.

— Сильвупле! Сильвупле! — продолжал вопить мальчуган.

После пяти минут отчаянной борьбы за невинную жизнь мне удалось вырвать из-под гильотины мальчика и вытащить из ванной, где Мерседес задержала злодейского мстителя.