Вадим Панов - Отражение

– Нам бы внутрь, – напомнил Обуза.

– Успеем.

– Мы чего-то ждем?

– Моих двойников, идиот, – рассмеялся наемник.

И в подтверждение его слов внутри дома началась стрельба.

– Пора! – решил Барадьер, но шагнуть не успел: Девяткин бросил гранату.

Что было дальше, Виссарион помнил плохо.

Запаниковавший из-за прорыва двойников Девяткин бросил гранату, она завертелась на асфальте, обещая скорую смерть, но быстрый Барадьер наподдал ей ногой хорошим футбольным ударом, и граната взорвалась за оградой дома напротив, обрушив оконные стекла и разнеся какие-то хвойники. Удивиться, огорчиться или растеряться Обуза не успел – наемник помчался внутрь, и Виссарион последовал за ним, механически фиксируя обрывочные эпизоды происходящего.

Барадьер стоит в холле и стреляет.

Другой Барадьер выскакивает из кухни, там есть черный ход. Другой Барадьер в крови, но не обращает на раны внимания, потому что другой Барадьер – копия. Он потерял оружие и взял на кухне нож.

Кто-то кричит.

Со второго этажа падает человек в черном. Кричал он.

Барадьер продолжает стрелять вверх, целясь в того, кто засел на лестничной площадке.

Копия дерется с человеком в черном комбинезоне. На ножах. У них нет другого оружия. Человек в черном комбинезоне режет копии горло. Копия исчезает.

Барадьер резко поворачивается и стреляет.

У человека в черном комбинезоне на лбу распускается красный цветок.

Сверху прилетает автоматная очередь, и Барадьер теряет пистолет из левой руки.

– Остались только мы! – кричит сверху невидимый мужчина.

Выстрелов больше нет, и Барадьер бежит наверх. Виссарион поднимается следом и видит катающихся по площадке второго этажа мужчин. Они рычат. Они сражаются, потому что им заплатили. Они увлечены друг другом и не обращают внимания на букиниста. Виссарион открывает одну дверь и видит спальню, открывает вторую и оказывается в студии.

Галя почти умерла.

Она позирует, сидя на кубе, но бледна настолько, что ее прозрачности позавидовала бы даже медуза. От Гали остались одни глаза – яркие, огромные, испуганные… Виссарион смотрит в ее глаза и понимает, что остались считаные секунды.

Галя почти умерла.

А Бергер лихорадочно дописывает картину. Воняет горячими красками. Кисть летает по холсту, стремительно заканчивая образ прелестной девушки, хозяйки роскошного и неприступного замка, застывшего на берегу теплого моря.

Замок заливают солнечные лучи.

– Остановись! – кричит Обуза.

Бергер не отвечает.

Галя почти умерла.

– Остановись!

Рядом с Обузой появляется Барадьер, оценивает ситуацию и молча поднимает пистолет.

Снизу слышен топот тяжелых ботинок.

Барадьер стреляет. Виссарион подбегает в девушке, хватает ее за руку и тянет, отчаянно тянет в День, не отрываясь, глядя в ее огромные, прекрасные глаза. Тянет, потому что искренне считает, что так будет лучше.

– Знаете, что это было? – спросил дьяк-меченосец, глядя на недописанную картину.

– Ваша мечта?

– Моя мечта, – подтверждает дьяк ровным до безжизненности голосом.

Виссарион всегда думал, что Лаврич старый, но сейчас, увидев его вблизи, понял, что ошибался. Дьяк прожил много лет, но стареть еще не начал: он был атлетически сложен, быстр движениями, хоть и сед, но полон жизненных сил, и проживет таким здоровяком еще долгие, долгие годы.

Если, конечно, не убьют.

– Это был уголок моего личного счастья…

– Игровая комната.

– Что? – Лаврич не ожидал, что Обуза посмеет подать голос, и растерялся. – Кто разрешил тебе говорить?

– А кто мне может запретить?! – неожиданно для самого себя выкрикнул букинист. – Ты явился сюда не для того, чтобы убить меня, а чтобы разобраться в себе. Ты почти купил виртуальную конуру с девочкой, которая будет угождать и ублажать, но засомневался.

– Нет…

– Засомневался.

– Нет!

– Иначе твой парень пристрелил бы меня на выходе из магазина. – Виссарион бешено посмотрел на меченосца. – Он следил, я знаю. Барадьер сказал.

Несколько секунд дьяк молчал, борясь с желанием оторвать Обузе голову, а затем нервно дернул плечом, показав этим нелепым, неконтролируемым жестом, как сильно переживает.

– Она постареет, – глухо сказал он. – Огонь, который вспыхнет между нами, рано или поздно погаснет.

– Но она будет живой и настоящей.

– Да, она будет настоящей. – Лаврич повернулся к дивану, на котором лежала завернутая в махровую простыню Галя. Девушка была в забытьи, изредка вздрагивала и стонала, словно от боли. Она сумела вырваться из картины, но потеряла много сил.