Илья Бояшов - Армада

– Ваше Величество! Многие не желают возвращаться – они хотят остаться, подобно морякам с «Баунти», – доложили ему. – Несмотря на такое разорение, они…

– Тех, кто ослушается, польем напалмом, – был немедленный ответ. – Прежде собирается гвардия. Вы свободны, господа!

К вертолетам и водоплавающим танкам тотчас потянулись вереницы морпехов, сгибающихся под тяжестью ананасов, манго, бананов и фиников.

Вывозилось все: палисандровое дерево, бамбук, страусиные перья, бивни, рога, клыки саблезубых тигров, крокодилья кожа, каучук, только что выделанные шкуры ягуаров и леопардов и прочая бесчисленная дребедень.

Когда согнанные на берег расстриги увидели громадные серые туловища эсминцев, линкора и авианосцев, на бортах которых уже проступала ржавчина, многих стошнило. Боцманматы, первыми пришедшие в себя, забегали в своих черных тужурках, словно тропические тараканы, с пробудившимся усердием раздавая затрещины и заливаясь свистками. Привычка к повиновению чудеса вытворяла! У самых отъявленных матерщинников, оказавшихся в строю, теперь хватало сил лишь на то, чтобы в ответ на выкрикиваемые фамилии и номера пролаять обычное «да, господин старшина» и вновь добровольно обозначить себя винтом и шурупом закручиваемого механизма.

Адмирал, перенесенный «дойной коровой» прямо на мостик «Убийцы», наблюдал за ситуацией.

А зрелище получалось живописное!

После построений, перекличек и вычеркивания из списков личного состава расстрелянных, опившихся и сгинувших без вести, началась непрерывная погрузка тысяч оборванных, небритых, не опохмелившихся самцов, многие из которых, как и предсказывал Психолог, не пожелали расстаться с подругами. Несмотря на бесполезные крики и даже стрельбу, обезьяны загружались в баркасы наряду с людьми – кто голышом, а кто уже и в сшитых платьицах и сарафанчиках. «Маньки» чинно рассаживались на банках рядом с гребцами. Наиболее шустрые забирались на носы. Подруга того самого подлеца мичмана щеголяла в чулках, которые, несмотря на ее с вполне понятной кривинкой ножки, шли ей. Кроме того, она постоянно задирала юбку, показывая всем атласные трусики. Гомон и гул стояли в воздухе. Башни танков, направлявшихся к воротам линкора, были причудливо украшены банановыми гроздьями. Катера гнали перед собой бурунчики, похожие на пенку для бритья. Разношерстная орава отвозилась к «галошам», где под звуки «Пожара в джунглях» Вилла-Лобоса в исполнении уже знакомого симфонического оркестра загулявшие пропойцы карабкались на палубы по сброшенным веревочным лестницам или, толкаясь, поднимались по адмиральским трапам. У многих за плечами висели «сидоры», набитые плодами и деревом для поделок. Некоторые, словно предчувствуя что-то, везли с собой землю. Командиры нервничали, выполняя приказ о немедленной эвакуации. На «Гневном», не справляясь с нормативами, просто-напросто принялись спускать со шлюпбалок невесть откуда взявшиеся рыбачьи сети, которыми людей, мешки, чемоданы и обезьян поднимали на борт тоннами, точно селедку.

Наконец баркасы и катера оказались на посудинах, вертолеты вернулись почти что с пустыми баками. Несколько десятков опоздавших, натужно крича и захлебываясь, плыли к кораблям, качаясь на поднятых гигантскими винтами волнах – но муравейник уже захлопнул все двери. Армада снялась с якоря. Даже «маньки» перестали лепетать и попискивать и только головками вертели. Хвостатая подруга мичмана с «Отвратительного», показав зубы, ослепительные, как белые клавиши рояля фирмы «Байер», пыталась пройтись по фальшборту. Ее тут же сдернули, и никогда не церемонившийся с дамами мичман грубо закрыл ей рот своей лапищей.

И, словно предчувствуя что-то, Главный артиллерист судорожно принялся облизывать губы. В глазах его заметался неестественный диковатый огонек.

Остальные девяносто пять тысяч восемьсот тридцать четыре человека повернули в сторону острова головы. Несмотря на дым, этот последний лоскуток земли насквозь был просвечен солнцем. Редкие птицы еще взлетали над ним. Отсюда, с ненавистных железных коробок, остров по-прежнему казался очаровашкой. То, что на нем уже не ревели пумы и не трубили слоны, ничего не меняло. Дальномеры Хейнца и Говарда, цейсовские бинокли и даже допотопные, неизвестно откуда появившиеся у офицеров из свиты швейцарские подзорные трубы девятнадцатого века, в секунду уничтожая расстояние, притягивали его к корабельным бортам. И, следом за Главным артиллеристом, все на Армаде, от капраза до последнего вестового, внезапно поняли – даже без попугаев и кабанчиков остров был слишком соблазнителен, слишком хорош, чтобы ему можно было позволить вот так запросто существовать и дальше.