Макс Фрай - НебeSное, zлодея

Жизнь, будем честны, гораздо трудней существования. Особенно с непривычки. Настолько трудней, что поневоле задаешься вопросом: а на кой вообще надрываться? И мы – сюрприз, сюрприз! – знаем ответ на этот вопрос. Штука в том, что развитие – обязанность. А стагнация – должностное преступление, за которое взашей выгоняют с важной, хорошо оплачиваемой (небесным огнем, например) должности «человек».

Консульство

Нынешняя настольная лампа наверное лучшая в моей жизни, самое приятное для моих глаз освещение; но речь сейчас не о том, как она нравится мне, а о том, как это дело выглядит снаружи.

Несколько дней назад вышли вечером ненадолго, не выключив электроприборы. И оказавшись на улице, увидели, что из окна моего кабинета херачит тот самый тусклый (ослепительно тусклый) белый свет, который в Бардо смерти считается приглашением переродиться в Дэвалоке. Похоже, тут их консульство у меня. Кому непостоянства и погони за наслаждениями, можете очередь занимать. А я повешу табличку «пива нет» и предамся страстям, как это у нас на родине принято.

Кровавые будни

Надо увезти остатки продуктов из бывшей квартиры; поручать такие дела мне вообще-то не стоит, потому что я, дай мне волю, выбрасываю почти все.

И вот волю мне дали, и в мусорный мешок летят баночки и бутылочки, что там, я даже не особо вглядываюсь – все на хрен долой! Очень это дело (выбрасывать, не глядя) люблю.

В подъезде обнаруживается, что:

– мусорный мешок прохудился

– среди выброшенного были соевый и томатный соусы, без крышек. И вот они теперь привольно текут.

Такие штуки регулярно со мной происходят и даже не особо бесят, я понимаю, что некоторые затруднения с материальным миром – вполне справедливая плата за странное счастье быть мной. Поэтому я кротко вздыхаю и возвращаюсь в квартиру за дополнительным мусорным мешком и рулоном бумажных салфеток, чтобы вытереть следы содеянного.

За этим занятием меня и застает старушка соседка. Я ей даже отчасти завидую, потому что это совершенно прекрасный опыт: выйти в подъезд, увидеть там огромный, чуть ли не в человеческий рост черный мешок, текущие по ступенькам кроваво-бурые ручьи и меня с салфетками в руках. И как я поднимаю голову, приветливо улыбаюсь и говорю с обаятельной прямотой: «так бывает».

Когда мы с друзьями сажали в городе крокусы, мне пришлось дать себе честное слово: если эти крокусы вырастут, запишу, почему они были так для меня важны. Слово надо держать.

Держу.

– Миф об изгнании из рая проехался по моей жизни асфальтовым катком. Меня натурально вырастили в раю (как потом выяснилось, мне-то казалось, это просто норма). Так вот, в раю у нас были тучные стада крокусов. Толпами по весне цвели.

Потом меня из этого рая увезли. С тех пор я знаю, что из рая запросто вылетают и без вины, жрать всякие запретные плоды совершенно не обязательно, достаточно влипнуть в соответствующий миф.

– Почему я до сих пор на полном серьезе называю «раем» окраину Берлина первой половины семидесятых, открытый военный городок, вернее, микрорайон в Карлсхорсте, более-менее густо населенный семьями прапорщиков, старшин, мелких посольских чинов, монгольскими дипломатами и одинокими вольнонаемными вперемешку с гэдээровскими немцами – закономерный вопрос. Легко принять такую позицию за излишне эмоциональную идеализацию своего сраного детства, однако дело не в сентиментальности, которой во мне вовсе нет (изгнанные из рая или быстро от нее избавляются, или ломаются под тяжестью этого груза).

– Состоятельность любого общества (включая малые закрытые сообщества вроде нашего микрорайона) определяется ценной всякой отдельно взятой человеческой жизни – по умолчанию, без учета личных достоинств и персональных заслуг. Чем выше эта цена (фиксированная, прошитая на подкорке у каждого), тем совершенней общество, вот и все.

– Конкретно у нас все так удачно сложилось, что наше микросообщество было приближено к райскому совершенству, насколько это вообще возможно. Отчасти потому, что наши родители (и все остальные взрослые) были, по большей части, простыми людьми (напоминаю: прапорщики, старшины, вольнонаемные, не офицерье) без особых способностей и амбиций. И все равно попали на несколько лет ВЗАГРАНИЦУ. Для советского человека круче было только полететь в космос. Все эти люди вполне осознавали, что переживают прямо сейчас самые счастливые дни своей жизни. И высоко ценили членов своих семей, сослуживцев, знакомых и просто соседей как свидетелей происходящего с ними чуда. Это создавало удивительную атмосферу. Достаточно, наверное, сказать, что мне только в девять лет (со слов одноклассницы, дочки офицера, не из нашего района, а из закрытого городка) стало известно, что некоторые взрослые бьют детей. Это была удивительная, шокирующая новость. Как такое может быть?!