Альберт Лиханов - Слётки

Постепенно Глебка начинал понимать, как недостает чего-то важного в новых, с номерами полевой почты, письмах Борика. Он перестал писать о соревнованиях, а послания его стали заметно короче, строчек по пять-семь: мол, не волнуйтесь, несу службу в дальнем гарнизоне, все идет своим чередом. И больше половины в этих письмах приветы всем подряд – горевским друзьям, бабушке, маме, Глебке – какие еще приветы, ведь он им же самим писал! Странно. Как будто вообще это не им написано, а кем-то другим, но – нет, почерк-то Борин.

Однажды – дело было осенью, и Глеб это точно запомнил, – перед рассветом запиликал, нежно закурлыкал мобильный телефон, и младший с трудом проснулся, схватил его неверной со сна рукой, спросил шепотом, чтобы не разбудить маму и бабушку:

– Ты, Боря?

И услышал какой-то полустон, полупридыхание:

– Гле-ебка! Гле-ебка!…

Глеб вскочил на постели, стал кричать:

– Боря! Боря! Где ты? Что с тобой?

Мама и бабушка не просто проснулись, а вскочили, стояли – по-женски неприбранные, всклоченные, беспомощные, жалкие, с глазами, округленными ужасом.

Глебка в секунды понял, что должен поступить не как ребенок, а как-то совсем по-другому. Что даже простое колебание, даже повторение того, что он услышал, для женщин станет ударом.

Трясясь всем телом, подавляя этот откуда-то прихлынувший в теплой избе озноб, он вдруг сказал не своим голосом:

– Да нет, это ошибка! Звонят тут ночью, людям спать не дают! Бабушка и мама задвигались по избе, сначала механически, скованные и молчаливые, потом их постепенно отпустило, они завздыхали, заговорили на свои хозяйственные женские темы, велев Глебке еще поспать – было ведь очень рано, где-то, наверное, половина шестого.

Он отвернулся к стене, натянул одеяло, и там, под одеялом, трясущимися пальцами набрал номер Бориса.

Телефон сработал, послышались четкие длинные гудки, и вдруг – сумасшествие какое-то! – он услышал голос майора Хаджанова:

– Алё, – сказал тот, – говори, пожалуйста!

– Мне Бориса, – громко прошептал Глебка, – дайте Бориса!

– Ох-хо-хо! – вздохнул будто бы с сочувствием голос на другом краю мира. – Будет тебе твой Борис!

И телефон странно щелкнул. Нет, его не отключили – Глебке показалось, что по нему чем-то тяжелым стукнули: послышался шум, треск, какие-то дальние голоса. Потом все стихло.

Глеб лежал под одеялом, жадно вслушиваясь в умолкший телефон, прижимая его к уху. Потом снова набрал номер – красивый женский голос ответил, что абонент недоступен.

С тем же результатом набрал еще раз, еще и еще…

Его теперь всерьез трясло. Он был готов заплакать от бессилия. И еще ему требовалось кому-нибудь обо всем рассказать.

Но сказать маме и бабушке было немыслимо – что с ними будет? Особенно с бабушкой? Да и мама не железная, а главное, что они смогут поделать? Куда звонить, к кому обращаться? Кто вообще должен что-то сказать в таком случае? Военкомат? Кто, кто?

Глебка вспомнил, что голос человека, ответившего ему, был похож на голос Хаджанова. Его подкинуло на постели. Он встал, принялся быстро одеваться, на удивленные вопросы женщин ответил, что обещал, да забыл повстречаться с Хаджановым, который просил непременно зайти, – в общем, плел не шибко складно и довольно убого, спросив, как бы между прочим, маму, мол, верно ли, что Хаджанов теперь ночует не в тире, а в том некрасивом доме, который построили приезжие на месте голубого домика Яковлевны.

Мама подтвердила, хотя и неуверенно, заметив при этом, что Хаджанов ночует в разных похожих домах, их теперь немало в городке, и чуть ли не один он и есть хозяин всех этих сооружений – так поговаривают его санаторские завистники. Но чаще всего бывает майор вроде бы – да, тут, в этом основательном кирпичном замке.

Теперь Глебке надлежало взять себя в руки. Он поел, оделся, перебрал в сумке учебники – все ли взял, и, подарив старшим легкомысленный гуд-бай, вышел за дверь.

Хаджанова он нашел там, где и предполагал. На стук, конечно, выглянул не он, а тот самый мальчонка с угольными глазами, и когда Глебка позвал майора, на минуту задержал взгляд, хотел что-то спросить, но сдержался и притворил дверь.

Михаил Гордеевич возник буквально через полминуты. Торопясь, обгоняя собственные слова, Глебка рассказал про рассветный звонок, про неузнаваемый голос Бориса – но он же назвал Глебку по имени! – и потом про голос, похожий на хаджановский. Про звук, похожий на удар, и наставшее затем молчание.

Майор поднял голову к небу, воскликнул растерянно: