Альберт Лиханов - Слётки

Глебка иногда ловил себя на тайной и даже слегка стыдной мысли, что прежняя жизнь, пока Боря учился в школе, была интереснее и полнее, ведь всякая подробность и чепуха были тогда важны, обсуждаемы, а главное, касались их обоих, превращаясь в общую братскую жизнь. Конечно, их разделяли длинные годы, разные классы, но все остальное-то было одинаковым – и улица, и бревнышки, на которых сиживала их компания, и грай ворон в старом барском парке. Теперь же Борик обретался в каких-то иных, отсюда не видимых пространствах, и улицы, и магазины у него были совсем иные, и сам город, не говоря уже про училище, из которого – через самую малость! – выйдет человек в лейтенантских погонах, командир, не хухры-му-хры, человек совсем на другой лад перекроенный, потому что ему за своих солдат надо отвечать.

За все! За здоровье их, за то, как прилажено обмундирование, в каком порядке оружие. Ну и за всякие умения их – бегать, подтягиваться, метко стрелять, наконец, прыгать с парашютом, одним словом – воевать, если нужно.

То-то и оно. Если нужно. И выходило – нужно по нынешним временам, и даже очень, а самое неясное – со своими же воевать. Ведь там, где стреляют, взрывают, нападают, живут не чужие, наши же, хоть чернявые и говорят на непонятном языке.

Об этом Борик сказал как-то Глебке, и тот аж затуманился, забеспокоился. Вроде бы и знал он обо всем этом, сто раз слыхал по телевизору, но прежде такие сообщения над ним высоко проходили, как далекие облака, и его лично не касались. А теперь… Ведь Борю туда запросто послать могут. Прикажут – и все! Не откажешься!

Медленно и как будто нехотя стал понимать Глебка разницу между тем, когда ты вольный человек и можешь отказаться от того, что тебе не нравится, и когда ты человек обязанный, вот как теперь Борик. Ведь он же присягу принял, и хоть внешне человек по-прежнему свободный, да только непременно должен двигать туда, куда прикажут, и сделать, что велят.

А потом совершилось выпускное Борино появление. Прибыл буквально на три дня – сияющий погонами с двумя маленькими звездочками.

Глебка тогда словно застыл, и Боря легонько тыкал его кулаком в бок, чтобы отошел братишка от своего молчаливого онемения, чтобы очнулся, наконец, чтобы понял: это просто время катится, и старший брат закончил училище, надо уезжать в часть по назначению, а перед тем ему еще стрелять на соревнованиях, и не каких-нибудь, а международных, и не где-нибудь, а в Берлине!

Но Глебку заполнил какой-то темный страх – неясное и вовсе недетское предчувствие, наверное, потому, что у Бори не было права остановить и переиначить свою жизнь так, чтобы не все приказы выполнял, не всему подчинялся и не за все отвечал.

Пожалуй, эти последние три Бориных отпускных дня, когда он сверкнул в городке звездами на погонах, голубым беретом и значком, изображавшим парашют, оставили в Глебке самый черный след.

Может быть, Дылда всему виной – она от Бориса не отходила. Вечером до дому его провожала, топталась на улице, ждала, когда он ненадолго забегал – но порог не переступала. Чего-то остерегалась, как ни звали ее Боря и даже бабушка Елена Макаровна.

Бледная, с гладко уложенными волосами, одетая, как сотни других девиц небогатого происхождения, высокая и худая, она гляделась совсем не под стать красивому Боре – он и ниже ее ростом, и моложе по возрасту.

Библиотекарша просто-таки стерегла его, а оттого не дала ему с Глебкой и вдвоем-то толком побыть, съела время, отведенное судьбой на братские разговоры.

И теперь время не шажками и часами двигалось, а днями скакало, неделями и еще – письмами. Бориными. От письма к письму шло время, хоть и мобильник у него был, как и у Глебушки, да денег хоть у того, хоть у другого на много не хватало или доставало в обрез. Раз десять всего и поговорили-то за все годы ученья. Борис пользовался мобилой где-то там, по своим делам, а Глеб просто ждал, когда брат сэкономит и наконец позвонит. А экономилось плохо. Телефон, майоров подарок, у Глебки молчал. Так что ждали писем.

Они и приходили, правда, не торопясь, не поспешая, да и не приносили никаких особенных новостей и даже адреса. Сначала он был, а потом почему-то исчез, остались только цифры: номер полевой почты.

Сперва письма эти занимали целую страницу, а то и поболее. Он писал всегда о чем-то постороннем, например, о соревнованиях по стрельбе, и Глебка этому внимал с радостью, но бабушка и особенно мама огорчалась, что сын не пишет «про жизнь», как они выражались.