Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Так у всех после моего чая бывает, – успокоила ее Ы Е. – Я в эту палату уже как на работу прихожу. Мне даже деньги платить недавно начали – за то, что я ухаживаю за жертвами.

Тут она забралась в рот Умной Эльзы и промыла ей язык настоем полевой ромашки. Потом спросила:

– А Вы с Ним давно знакомы?

Умная Эльза помотала головой.

– Целовались?

Умная Эльза кивнула.

– Язык бы Вам за это оторвать! – гневно крикнула Ы Е и опять полезла в рот Умной Эльзе, но та сжала зубы и на сей раз Ы Е не пустила.

– Мы только… Он только один раз меня поцеловал, – сказала Умная Эльза, заливаясь малярной краской стыда. – И то в письме. Он написал: «Целую».

– Каков подлец! – посочувствовала не то Умной Эльзе, не то себе самой Ы Е. – Детей, надеюсь, Он Вам в письме не наделал?

– Пока нет, – тяжело вздохнула Умная Эльза. – Но я бы очень хотела от Него ребеночка… хоть маленького!

– А Вам зачем ребеночек – тем более маленький? – подозрительно поинтересовалась Ы Е.

Умная Эльза задумалась.

– Мальчик для дела, – сказала она через некоторое время, – а девочка для развлечения.

– Как – для развлечения? – возмутилась Ы Е. – Девочку тоже в дело пустить можно: пусть шьет чего-нибудь, стряпает…

– Вы практичная, – сказала Умная Эльза. – Странно, что не все сорок Ваших детей стали адвокатами. Или зубными техниками… тоже хорошая практика.

Ы Е посмотрела на нее с удивлением:

– Вы говорите, как Он… причем слово в слово! Однажды, много лет назад, пристально посмотрев сначала на меня, а потом на сорок наших детей, Он тоже вдруг сказал: «Настанет время – и все они станут адвокатами. Или зубными техниками… тоже хорошая практика». Тогда все и началось… А потом появилась она!

– Кто?

– Да так… вертихвостка одна!

– Красивая? – через силу поинтересовалась Умная Эльза.

– Какое там!.. – махнула рукавом разодранного сиреневого кимоно Ы Е. – Обычная вертихвостка. Единственное, чем она отличалась от других, было то, что она жила под крышей.

– В принципе… все живут под крышей, – попыталась оправдать неизвестную ей особу Умная Эльза.

– Да, но не все летают! – раздраженно ответила Ы Е.

– Она… она летала? – чуть не проглотила опухший язык Умная Эльза.

Ы Е сокрушенно кивнула.

– И не просто летала… но летала как сумасшедшая! Особенно перед дождем.

– Я не умею летать… – По щеке Умной Эльзы сбежала в неизвестном направлении слеза.

– Он тоже не умел – и страшно мучился. Бывало, впадет в задумчивость – и сидит в таком состоянии часами. Спросишь Его: «В чем дело?» – а Он в ответ: «Я не умею летать!»

– Как я Его понимаю! – скосив глаза к носу и внимательно следя за направлением побега следующей слезы, сказала Умная Эльза.

– А я не понимала! – взбудоражилась Ы Е. – У нас было сорок детей по лавкам – младшему было тогда шесть лет, а старшему пятнадцать!

– Как же так случилось? – попыталась сделать необходимые расчеты и тут же отказалась от этой затеи Умная Эльза.

– Я же не по одному их рожала! – почти обиделась Ы Е. – По одному рожать – это никакой жизни не хватит!

– Извините… – извинилась Умная Эльза и замолчала.

Что касается Ы Е, то она отнюдь не замолчала. Раздирая на входящих и выходящих белые халаты, что безмолвно свидетельствовало о ее душевном волнении, Ы Е продолжала свое бесстрастное повествование о том, как сначала в доме кончились все овощи и все фрукты, потом все молоко, весь кефир и все масло, потом все мясо и вся рыба, потом все печенье и весь шоколад, потом все крупы и вся мука и, наконец, все сухари с маком… Осталась только острая приправа в порошке – порошком этим, разбавляя его в холодной воде, мать и кормила детей. Особенно тяжело приходилось младшему. «Видимо, потому он и не стал адвокатом… Он всегда немножко отставал в развитии», – пояснила мать-героиня, сохраняя внешнее спокойствие, но раздирая при этом рубашку на случайно вошедшем в палату главном враче.

Младшего мутило от острой приправы, разбавленной холодной водой, но положение оставалось еще до какой-то степени терпимым… Однако вскоре оно перестало быть таковым: когда в один страшный день мать увидела, что ни ей, ни детям больше нечем прикрыть бренные их тела. А Он… этот всеобщий любимец Он! – Он ничего не замечал. Ему, видимо, казалось, что так оно и должно быть – и что если уж Ему самому все равно, есть или не есть, носить одежду или не носить, то и всем остальным это должно быть безразлично. Из школы, где учились дети, начали приходить учителя: интересовались, почему мальчики являются на занятия нагими… Он отвечал учителям, что красота детского тела всегда была источником вдохновения великих художников прошлого, и извинялся перед учителями за то, что Его собственное голое тело, которое Он предъявлял им, уже давно не детское. Учителя и Он говорили на разных языках… они – по-английски, а Он – на латыни… причем иногда на вульгарной. Некоторое время спустя все вокруг начали судачить о том, что детей лучше отдать в детский дом, а родителей – во взрослый. На бесконечные просьбы сделать хоть что-нибудь Он отвечал смешками – или вообще ничего не отвечал, а в одно осеннее утро раздал домашним по паре бумажных крыльев, которые почти три года вырезал и приспосабливал к законам аэродинамики. Он сказал, что сейчас – прямо на новых крыльях – все они улетят на юг, и показал, как надевать крылья и как летать…