Георгий Виллиам - Побежденные

– По сто целковых платит за эту самую канитель Василь Иваныч. Подайте жертве!

Характер деятельности «Освага» постепенно выяснялся. Окончательно он выяснился несколько позже.

Я работал в Новороссийске в газете и начинал уже понемногу забывать об «Осваге». Однажды вечером в редакцию зашел начальник «устной агитации» и положил ко мне на стол туго набитый портфель. Весело и значительно поглядев на меня, он спросил:

– Угадай, что в портфеле?

Не дожидаясь ответа, он добавил:

– Денежки, батенька, денежки!

И расхохотался.

Я ничего не понимал. Мой новый друг продолжал:

– А знаешь сколько?

Я только плечами пожал, недоумевая.

Шестьдесят тысяч… – Но главное не в этом. Главное, угадай, для кого эти деньги?

И на эту загадку я не ответил. Тогда он торжественно вытащил пачку совсем новеньких, только что из типографии еще пахнувших краской тысячных «колокольчиков» и сказал:

– Этакий непонятливый. Для тебя эти деньги, получай, и пойдем в Капернаум вспрыскивать получку.

Уединившись за грязной ситцевой занавеской у гостеприимных хлыстов, он шлепнул портфель на стол и сказал доверчиво:

– Я знаю, что ты не дурак. Ты и без меня понимаешь, что таких денег даром не дают. Я согласился.

– Поэтому, – продолжал он, – вот тебе, кроме денег, еще проездной билет до Батума и обратно. В Батуме или там в Сухуме сейчас находится К-ий, мы имеем сведения: к товарищу Чхеидзе в гости пожаловал!.. Ведь ты его не любишь? – заглядывая мне пристально в глаза, вдруг спросил он.

– Допустим, – согласился я.

– Ну, видишь, тем лучше, стало быть, – обрадовался он. – Ты являешься в Батум, в Сухум, – словом, туда, где он, и… – он сделал жест, как будто давил ногтем насекомое, все время не спуская с меня пристального взгляда.

Он хлопнул меня по плечу, весело расхохотался и подмигнул мне.

– Знаю, знаю, батенька, что любишь хорошеньких, и такую тебе бабенцию в спутницы подыскал – все пальчики оближешь! Пьет, как драгун, и ни в одном глазу!

Я не знал, что делать: хотелось ударить по этой подлой, смеющейся роже, хотелось плакать; и подленький страх змеей заползал в душу: ведь подобных предложений не делают зря; или соглашайся, или пуля откуда-нибудь из-за угла, – и свидетеля рискованной затеи нет. А в Новороссийске дело с этим обстояло просто: убивали столько, что полиция даже не интересовалась, кто убитый, – закопают и все.

Устный пропагандист, однако, сейчас же отгадал мои колебания. Он расхохотался еще искренне; еще благодушнее:

– А еще писатель, – забубнил он, – публицист! Психолог! Даже позеленел весь! А ведь нет того, чтобы понять, что это просто шутка. Ну, станет кто-нибудь о таких вещах в кабаках всерьез разговаривать?

В этот вечер я долго не мог заснуть у себя в редакции. Горело электричество; сотни огромных крыс смело носились по полу, карабкались по стенам, дрались. Вокруг в лавровых венках висели портреты Корнилова, Алексеева, Дроздовского. Черная мгла смотрела в окно. А я думал об «Осваге». Теперь он был для меня совершенно ясен.

Я думал о том, что в этом учреждении работают русские профессора, писатели с большими именами, работает несчастная русская молодежь, и, признаюсь, слезы градом катились у меня из глаз.

– Вот вам и Троцкий в красной визитке, витязь со сверкающим мечом, залитый зарею Московский Кремль!..

На следующий день газета вернулась из цензуры с большими пробелами: видно было, что не в меру поусердствовал красный карандаш цензора. На другой день то же самое. Потом пришла бумага из «особого отдела». Официальное предупреждение с напоминанием об ответственности… Я всмотрелся в подпись и прочитал красиво, отчетливо выведенную фамилию «устной пропаганды».

А потом явился и он самолично. Шумный, веселый, похлопывающий всех по плечу, по животу:

– Видал миндал! – загрохотал он, подходя ко мне. – Я ведь по этой части могу, по цензорской!

Он подмигнул и провел пальцем у себя вокруг шеи:

– А кто говорит много, и по этой могу. Ловко?!

Главная улица в Новороссийске – Серебряковская. Приблизительно посредине этой лучшей, но тем не менее достаточно нескладной и неприглядной улицы находилась бойкая кофейня, называвшаяся «кафе Махно». Здесь помещалась штаб-квартира спекулянтов, так называемой «черной орды».

Орда была действительно черная: по духу и по колориту…. Стильные брюнеты: константинопольские греки, налетевшие на охваченный гражданской войной юг, как воронье на падаль, евреи – преобладали; хотя, конечно, не было недостатка и в представителях славянской расы…