Алексей Колышевский - Секта-2

– Пригнись! – Мистер Ты вскочил, кинулся вперед, словно кот, и, не дожидаясь реакции, резко дернул ее прямо за волосы, прижав головой к скатерти, поэтому глаз милиционера, равно как и глаз Продана в момент выстрела, Настя увидеть на смогла. Выстрел прогремел отдаленно, звук его, столь оглушительный в условиях естественной тишины, был поглощен уличным шумом и толщиной витринного стекла. Раздался звон, затем глухой стук, и что-то массивное и безжизненное тяжело рухнуло на пол. Это было тело Продана, в голове которого засела пуля, выпущенная из милицейского оружия. Лейтенант выбросил пистолет и на автомобиле унесся в ночь, распугивая сиреной обывателей.

– Не сожалеешь, что так и не получила гонорар за свою работу? Ведь книга-то почти была закончена. – Лемешев поднял на лоб светонепроницаемую маску. – Не могу спать в самолете. Мешает ощущение многокилометровой пустоты под ногами. Воздух, как известно, опора ненадежная. Так как же? Не жалеешь?

– Ну, во-первых, жалеть о том, что прошло и не случилось, бессмысленно, – холодно ответила Настя. – Такое поведение – удел сентиментальных идиотов, которым нечем больше заняться.

– Ты что же, далека от сентиментальности? – удивленно вскинул брови Игорь. – Вот уж не ожидал от тебя подобного признания.

– А я ни в чем таком и не сознавалась. Я лишь сказала то, что хотела сказать. Не все идиоты сентиментальны, чаще всего сентиментальны истинные злодеи. Вот Продан, например. Я сильно подозреваю, что он был примерным маменькиным сынком и любил котят персидской породы, что не мешало ему оставаться истовым борцом против христианства, а значит, и против человечества.

– Спорный вопрос для меня, как ты понимаешь. За много лет в шкуре высокопоставленного беса я настолько успел пропитаться чертовщиной и крамолой, неприемлемыми для добропорядочного мирянина с убеждениями на уровне «вот поставлю свечку боженьке, и все будет хорошо», что только за это я бы не судил Продана так строго. У него была совершенно иная цель, и, воплоти он ее, прервались бы многие человеческие жизни, вот в чем дело. Евреи свой грех искупили сполна, если, конечно, распятие Иисуса всерьез можно считать их грехом. Холокост восстановил равновесие справедливости ценою миллионов еврейских жизней. Продан же и прочие подобные – а тебе, возможно, еще предстоит кое с кем из них встретиться – жаждут вновь разыграть еврейскую карту, заставить газеты и телевидение вопить о разгуле антисемитизма. Собственно, они и не прекращают этого делать, дай только подходящий повод. А книга Продана была бы, как говорил лысый Вова Ульянов, «архиповодом».

Их кресла в первом классе большого трансатлантического «Боинга» компании «Юнайтед», вылетевшего из московского аэропорта Домодедово, стояли рядом. Роман сидел через проход от них. Он еще перед началом полета заявил, что всю дорогу будет спать, и тогда было решено «отсадить» его. Но, как оказалось, спать он и не думал, а подслушивал их беседу, сидя с зажмуренными глазами и притворяясь уснувшим. В конце концов ему это надоело, он разыграл внезапное пробуждение и привлек внимание к себе покашливанием, энергичными движениями затекшей шеи и сладким потягиванием.

– Вам сложнее всего, Игорь. Вы одновременно бываете и на той стороне, и на этой. И в свете, и в тьме, если такой примитивизм моих речей вас не обидит. Где в результате лучше? – Рома наклонился в проход и стал препятствием на пути движения смазливой стюардессы. Та поджала губы, но ничего не сказала, а развернулась и двинулась обратно, тактично выбрав иной путь.

– Мы с тобой много и часто спорили, а ты все еще никак не можешь понять, что нет никакого света и никакой тьмы в чистом виде. В природе нет! Как может свет символизировать добро, если ангелом света является Люцифер? В ночи же, в самой непроглядной, напротив, всегда растворены молекулы света. Нет в природе контрастов, как нет их и у Бога.

– Доброе зло и злое добро? Все же это страшная философия. Ведь если уверовать в ее правоту, то вере в непогрешимость Бога места уже не останется. Что же тогда должно сдерживать человека в грехе его? – Роман уставился на Лемешева и подмигнул Насте, мол, «смотри, как я его». Их спор, начавшийся в квартире на Сретенке, не прекращался и в воздухе. Игорю был симпатичен этот прямолинейный, но весьма неглупый, по-житейски опытный человек. Помимо всего прочего он, что очевидно, был угоден высшей силе, ведь, дойдя до последней черты и все потеряв, его душа обрела новый источник существования, выжила, поднявшись из болота материального мира, и успокаиваться не собиралась, а, напротив, с ненасытной жаждой стремилась к открытию новых миров. Настоящий перелицованный человек, лучшего кандидата в копьеносцы и представить себе невозможно…