Эмиль Ажар - Псевдо

— Ажар, вы собственными руками куете себе литературную премию.

— Как это?

— В данный момент вы шьете себе легенду.

Вот сволочь. Я призадумался. И правда: у каждого своя легенда. У Вийона повешенные. У Лорки расстрел. У Мальро войны-революции. У Гельдерлина психушка. У Солженицына ГУЛАГ.

И во всех легендах — смерть. Человечество стояло не просто на легендах — на мифах.

— А может, мне кого-нибудь убить? — спросил я.

— Не надо заходить так далеко, чтобы получить литературную премию.

— Премия тут ни при чем, я отказался. Но возьмем, к примеру, Раскольникова. Человек зарубил старушку с чисто литературной целью!

— Старина, Достоевский — гений. У вас же настоящего литературного таланта нет, вы просто рассказываете себя. Выписка из истории болезни.

— Тогда как сделать себе легенду?

— Хватит, Павлович, перепевать легенду о Христе в тысяча девятьсот семьдесят пятом году — всему есть предел. Никто вас распинать не собирается. Вы и в одиночку прекрасно справляетесь с этим делом.

— Это две совершенно разные вещи.

— Так вы решительно отказываетесь от премии?

— Отказываюсь.

— А ведь это большие деньги.

— Мне плевать на устои общества, а также на окружающую среду.

Адвокат смотрел мне прямо с глазу на глаз. В данный момент у меня их два: один, чтобы щуриться, другой, чтобы видеть. Как только зрение ухудшается, у меня сразу пятьдесят пар глаз, и во всех одна обыденность и повседневность, так, что просто ужас.

— Тогда все ясно. Я вас понял.

Ясно? Понял? Меня?

— Переигрываете, Павлович. Вы все очень грамотно сделали. На единственном снимке лица нет, одни глаза, — так загадочней. Биографии нет. По слухам, которые вы не опровергли, вы ливанский террорист, в свободное время — подпольный акушер, по совместительству — сутенер, вас разыскивает французская полиция, и вы назначаете встречи в Копенгагене. Все отлично. Таинственность — лучшая легенда для писателя.

Перед отъездом из Парижа я позвонил Тонтон-Макуту. Рассказал ему про интервью в «Пуэн».

— Тебя спрашивали о том, помогал ли я тебе писать?

— Нет, а что?

— Ну как же, ты все-таки мой двоюродный племянник или вроде того.

— Да они знают.

— И не спросили, помогал ли я тебе хоть немножко?

— Нет.

Никогда я не слыхал такой выразительной тишины по телефону. А потом он признался — и сделал это так красиво, что стоит записать для потомства как один из его шедевров.

— Поразительно все же, как мало меня ценят во Франции, — сказал он. — Подозревают Кено, Арагона, кого угодно, только не меня, а ведь ты мне так близок.

— Анри Мишо тоже не подозревают, а ведь он мне ближе тебя, да и талантливее всех.

— Согласен, — сказал он весело, — но все же…

— Хочешь, позвоню, попрошу добавить тебя к остальным?

— Нет, спасибо. Мне наплевать. Если никто не в состоянии понять, какие сейчас во Франции крупные писатели, тем хуже для Франции. Я это просто так, к слову…

Я ликовал. Еще одно немодное слово.

— Да не бери в голову. Ты же выше этого.

— Вот именно. Кстати, ты не забыл оставить за собой права на экранизацию?

— Да, папочка, сделал как ты советовал.

— Я просил тебя не называть меня папочкой. Этот поганый фрейдистский жаргон просто осточертел…

— Как-никак я вроде твой духовный сын? Следы влияния…

— Пошел ты.

Я был доволен. Я хорошо на него действовал, он молодел прямо по телефону, в нем снова, как раньше, были жизненные силы.

— Одним словом, права остались за мной. Настоящие деньги — это кино.

— Ты зацикливаешься на деньгах.

— Я?

— Ты. Когда мысленно человек все время борется с деньгами, значит, на самом деле он только о них и думает.

— Знаю, знаю, диалектика. Но я не продался.

— Как это?

— Все пойдет на пользу.

— Кому?

— Комитету помощи и поддержки шлюх. Проституток, иначе говоря. Я спрошу у Уллы, нашей общей матери, у Джеки, у Сони, у некоторых других. Я даже решил создать Фонд защиты, поощрения и процветания шлюх Франции, там будут адвокаты и консультанты, и каждому будут платить по десять процентов моего гонорара. Чтоб все было солидно. Наши святые матери и сестры шлюхи — сегодня наименее как бы вроде офальшивленная часть жизни. Шлюха — одна из самых настоящих вещей в мире. Вот почему все фальшивки — против шлюх. Прикройте эту грудь, что видеть мне невмочь. Их преследуют, потому что они говорят правду — чем могут, тем местом, где она скрывается, там, где она еще осталась чистой и незапятнанной. Шлюхи настолько выставляют себя, что даже не имеют права выставляться на выборах. Потому-то их и нет в парламенте, понимаешь?