Эрик Миллер - Права животных и порнография

Парень он был видный, обладал неким спокойным обаянием, и время от времени случалось, что в каком-нибудь баре он знакомился с женщиной и проводил с нею полночи. Полагал, что это в нем детство играет – как будто в двадцать шесть, без пяти минут выпускник, все надеялся на какой-то решительный сдвиг сознания, в то же время понимая, что, даже если сдвиг произойдет, процесс будет долгим, так что в промежутке между его завершением и днем сегодняшним он не раз еще обнаружит себя в баре, а затем в постели с той или другой женщиной.

Женщина, которую он встретил нынче вечером, сказала, что она медсестра и работает в больнице по соседству. У нее были длинные волосы, а ногти и губы яркие. Грудь большая, бедра широкие. На вид она была как раз из тех женщин, которых хотят все мужчины, и он сказал себе, что он ее поимеет.

Они заказали выпивку.

Ей понравилась впадина, которую образует его челюстная мышца, – так, во всяком случае, она сказала, – и его улыбка. Он и сам свою улыбку видел в зеркале позади стойки; зубы сомкнуты, растянутые губы кажутся тоньше. В таком лице видна сила и сексуальность.

– У тебя лицо киногероя, – сказала она. Снова смотреться в зеркало он не стал.

Разговор шел как бы ни о чем, но с сексуальным подтекстом, они касались друг друга локтями, глубоко заглядывали друг другу в глаза, тихо и коротко посмеивались. Иногда его тревожило чувство изначальной ненужности того, к чему они оба стремились. Каждый раз, когда такое на него накатывало, он начинал видеть себя актером – будто исполняет роль, которую давно перерос, – и он выпивал еще. Через час расплатился. Она сходила в гардероб за пальто, вернулась с шубкой из белого меха.

– Миленькая, правда же? Это подарок. Единственное, чем хорош был тот мужчина, – это вот, этот его подарок, – сказала она.

– Она настоящая?

– Да. У тебя что, с этим какие-то проблемы?

– Я просто думаю, зачем такое расточительство, – сказал он.

– В каком плане?

– В плане жизни. В плане страдания. Она посмотрела на него скептически:

– Ты что, вегетарианец?

– Нет. Я рассматриваю это на моральном уровне.

Она пожала плечами и поправила волосы, увидев отражение в дверном стекле.

– Но, может быть, когда-нибудь я им и стану.

В его памяти возникли картинки из брошюры агитаторов против меха, которую дал ему приятель, – разные животные в капканах: выпученные глаза, обвисшие от обезвоживания шкуры. Попробовал припомнить описание того, как эти животные умирали, или количество шкурок, потребное для одной шубы, но вся информация вылетела из головы, да и бесполезна показалась в данном случае. Он даже не знал, какой именно зверь дает мех, из которого сделана ее шубка. Лишь промельком увидел белого зверька – этакую смесь когтей, слюны, узеньких глазок, – который крутится, кусается, рычит…

Она на него поглядела, только когда уже надела шубку. Ее глаза были темно-голубыми, ресницы черными и слипшимися. От нее пахло алкоголем и мятой, а губы стали еще ярче. Мир не изменится, если здесь и сейчас он не добьется своего. Никому не будет дышаться легче, ничья жизнь не станет безопаснее, никто не будет меньше страдать и жить дольше.

– Это не важно, – тихо сказал он. – Ты выглядишь фантастически. Пошли?

– Пошли.

В ее машине он коснулся шубки. На ощупь она была, как и положено, мягкой и теплой.

Он нажимал все сильнее, пока не нащупал кость ее плеча. Она повернулась улыбнуться ему, и тут он на миг почувствовал отвращение. Убрал руку.

Машина ехала все дальше – мимо темных окон, автобусных остановок, тускло освещенных витрин, прикрытых железными сетками. Пару раз ему хотелось сказать что-нибудь еще об этих ее мехах, о ее ограниченности, хотя ни одной из вычитанных в агитационной книжке хлестких фраз не подворачивалось, но не сказал ничего. Мех должен был сделать ее безобразной, но поглядишь – вроде нет, не безобразна, хотя и не особенно хороша, и больше он на нее не смотрел. Машина ехала и ехала, самой инерцией движения утомляя.

Позже, когда она уже лежала голая на спине, ему бросилось в глаза, что она очень пьяна (пока они в гостиной пили красное вино и раздевались, она вроде не была такой пьяной), и он почувствовал себя брошенным – один на один с ее телом. Он поцеловал ее в живот, она слегка поежилась. Прижал ладонь к ее лобку, сплющив растительность. Между пальцев выскочили волосинки колечками. Снова поцеловал – ниже пупка, туда, где он лицом уже мог чувствовать щекотку, слышать тихое бурчанье в животе, обонять запах влажных выделений у нее изнутри. Каким-то образом жар ее тела, колкость волос вызвали в нем некое шевеление в области между желудком и солнечным сплетением. Как будто что-то в нем затекло, и побежали мурашки, и вместе с тем голод – как у младенца, который засыпает и просыпается, не переставая при этом есть.