Лора Белоиван - Маленькая хня

Идея была такая: сперва — вдоль и поперёк красот Прихасанщины, затем — возвращаемся во Владивосток, греем воду, отдыхаем пару дней и дуем на Север Приморья, сплавляться по троечной, но безумно красивой в сентябре Кеми.

— Петер, что из еды-то брать? — дольше двух суток подряд я в автономки не уходила.

— Продукты должны быть лёгкими по весу и калорийными по вкусу, — сказал Петька, — например, шоколад, сало, сгущенное молоко. Если сушеное мясо есть — сайпись, надо брать.

— Что за мясо? — переспросила я, — я такого не знаю что-то.

— Сушеное не знаешь? — удивился Петька.

— Суджук, что ли?

— О, суджук — сайпись!

— Тьфу ты, чёрт... Ясно.

Я почти влюбилась в Петера, пока суд да дело. Петер был породист. А мне, чтоб влюбиться, всегда было достаточно экстерьера. Петер же еще проявлял интеллект. Высокопородный экстерьер вкупе с интеллектом — убийственное сочетание для мыслящей девушки с эстетическими прихотями.

Петькин интеллект подкреплялся наличием у него высшего образования, выраженного словом «доктор». Я как-то всё время забывала спросить, доктором каких именно наук он является, да и неважно это было. И вот наступил очередной праздник большой помойки. Народ перед баней ушел в магазин за едой к ужину, дома были я и Петька, и он вызвался в помощь. Пока я ходила на кухню за ведром, экстремальщик манипулировал в ванной и что-то напевал там на швейцарском языке. Вдруг — БАБАХ? И темнота. И вонь.

Я вылетела из кухни и тут же метнулась обратно: за свечкой. Идти в комнату за походным фонариком было страшно. Пока искала свечку и чем ее зажечь, становилось всё страшнее, потому что там, за пределами кухни, всё это время стояла тишина, означающая лишь одно: грядущие неприятности с отправкой груза 200. Наконец, боясь увидеть самое ужасное, я осторожно вышла из кухни и пошла в ванную, думая по дороге, что вот ведь — в городе нашенском консульства швейцарского нет (эта мысль меня почему-то сильнее всего угнетала). Но Петька стоял в задымленной ванной совершенно живой, правда, очумелый и держащийся за башку, а вокруг него летали черные хлопья, медленно опускаясь на виновника торжества и прочий скудный интерьер.

— ВЗОРВАЛОСЬ, — сказал Петька, глядя на меня сквозь дым и пепел.

— Вижу, — сказала я и посветила свечкой в стиралку, где плавали останки кипятильника и кусочки расплавленной пластмассы. Провод исчез, в розетке торчала одна вилка.

— Гуманитарий ты хренов! — подумала я, — для чего, спрашивается, я вот эту палку к машинке привязала? Чтоб электричество в воду не макать!

А вслух сказала:

— Петер, — говорю, — а ты доктор чего?

— А?

— Ну, специальность у тебя какая?

— Инженер, — сказал Петька. Затем вздохнул и добавил: — инженер-электрик, плять.

А потом мы поехали в Сидеми. На противоположный берег Петра Великого. Там, как я уже говорила, мы хотели потусоваться пару-тройку дней, вернуться во город В., а затем мотануть на Север. Но на противоположном берегу у Петьки воспалился аппендикс, и прямо с корабля, то есть с катера, он угодил на бал. То есть в городскую больницу, где бедолагой тут же сервировали операционный стол.

Мы пришли к нему на следующий день. На входе в хирургическое отделение нас никто не остановил и не предложил переобуться в бахилы. Мы принесли Петьке куриный бульон и выразили ему любовь и сочувствие. Петькина кровать стояла в уголке у окна, и время от времени на нее падали кусочки штукатурки с потолка. На Петьке лежало уже довольно много известки, и вообще его было жалко. Петька поведал, что его «швейцарский шёпа» уже болит от уколов, а впереди их еще много, и из окна, в котором нет половины стекла, дует в ухо. Внезапно открылась дверь, и в палату по-хозяйски вошел огромный серый котяра. Я рванулась было выставить кота за дверь, но Петька остановил меня:

— Не надо, пусть. Он тут мышей ловит. Мыши в шкафу, они там едят печенье, — сказал гражданин Швейцарии и слабой манией руки указал на прикроватную больничную тумбочку.

Забрали мы Петьку на третий день. Хирург, вскрывавший больное Петькино брюхо, подтвердил, что при наличии знакомого врача наш зарубежный друг выздоровеет и амбулаторно. Знакомый врач тут же предъявил себя как гарантию, под которую нам и выдали Петьку.

— Хлористый ему, дня три, — сказал на прощание хирург. Мы кивнули, все четверо.

— Гвоздь есть? — это уже Юра спросил меня, когда мы уложили Петьку в диванную яму. Я даже не спросила, зачем. Просто нашла двадцатку и принесла Юре. Он показал рукой, куда его вколотить. Я сбегала за молотком и выполнила распоряжение врача. На гвоздь Юра повесил капельницу и сказал Петьке: