Игорь Гамаюнов - Свободная ладья

– А сейчас?

– Да теперь-то у них много всего другого, но как-то слышала – дудели.

– Ну а жаворонков на родительскую субботу здесь по-прежнему пекут?

– Да как же без них! – закивала, заулыбалась с заднего сиденья Маруся. – Без этого не обходится! И на могилки кладём, и на крыши домов.

У её племянницы, женщины средних лет, дом в другом конце села – современный, из силикатного кирпича, с вишнями в палисаднике и цветным телевизором в красном углу – вместо иконы. На стенах ковры, на полу палас. Муж её механизатор-сварщик, сама она швея, в районном Доме быта. Знакомятся с Виктором. Пытаются вычислить степень родства, на что племянник Александр, смеясь, машет мосластой рукой: «Седьмая вода на киселе».

Длинными были застольные разговоры. Спрашивали Виктора про Москву – как там, в шумном городе, живётся?! Машин тьма, дышать, наверное, нечем. То ли дело здесь: вышел – простор, воздуха сколько хочешь! Про себя рассказывали: перемены здесь, в степи, кой-какие, конечно, есть, но, как везде у нас, с враньём да показухой. Ну вроде нет уже колхозов, вместо них товарищества или акционерные общества, – так ведь руководят ими те же начальники, что и при советской власти! Или – их сынки. И по-прежнему, ничего за себя не решая, отрабатывают своё крестьяне на полях и фермах, получая гроши, а потому больше стараются у себя на подворье.

– Какой же интерес на казённой работе?

Отводят глаза:

– Да всё тот же, что и раньше: уходя, прихватить для домашней скотины корму.

Почти все держат здесь при доме бычков на откорм, овец десятка два-три, кур да гусей, коим счёту нет. Могли бы, казалось, кто помоложе, богатыми стать, ан нет: сдают мясо за гроши в бывший потребсоюз, тоже теперь переименованный в какое-то объединение, потому что самим везти в город да продавать – транспорта нет.

– Словом, жизнь у нас пока идёт в основном по-советски, – ввернула своё любимое определение Маруся. И вспомнила: несколько лет назад на их улицу подвели газ, в домах старые печи порушили, поставили новые, газовые, да делали всё по-советски. К наступлению холодов вовсе работу бросили – каких-то труб не хватило. До февраля Маруся спала в пальто и чуть не каждый день ходила к начальству жаловаться. А вместе с ней – половина улицы. Еле добились, чтоб довели дело до конца. – А был бы секретарь райкома, – вздыхает, – тот бы партийного страха нагнал, в неделю б сделали.

Поразился Виктор, как уживается в ней ностальгия по временам «партийного страха», когда жизнь её была беспросветно-каторжной, со здравым отношением ко всякой халтуре.

– Целину здесь поднимали по-советски, – вспоминает Маруся. – Запахали враз все ковыли, и теперь, как ветер подует, у нас пыльные бури. Иной раз сквозь пыль солнца не видно…

А тут случилось Виктору за столом похвалить вареники, которые она вместе с племянницей лепила, заулыбалась гордо:

– Да, ведь не по-советски делали!

То же и про сады помещика Ларина, когда разговор зашёл, обронила:

– Сажали-то не по-советски.

Что же до перемен, то отношение к ним здесь, понял Виктор, насторожённое. Муж Марусиной племянницы, сварщик, сколотивший свою бригаду и принимающий заказы всех окрестных сёл, удивляется: вкалывают с зари до зари, на солнцепёке, а зарабатывают меньше рядового милиционера, которому здесь и делать-то почти нечего: за год одна драка возле клуба была. И с приватизацией чудеса: бывшие мастерские сельхозтехники в 90-е годы оформили на восьмидесятилетнюю старушку, мамашу одного местного начальника. Фермерские хозяйства с лучшей землёй – опять у родственников районных чиновников. Что ж получается? У кого власть была, у того и осталась?

Но больше всего их всех изумляло московское телевидение: как начнут про село говорить да показывать, так и кажется, что всё у нас замечательно.

– Врут, хуже большевиков, – сердито добавила тётя Маруся.

Вспомнила, как несколько лет назад государство, взяв у крестьян зерно одного урожая, ничем не заплатило – ни обещанной техникой и товарами, ни даже деревянными рублями, – лишь раздали какие-то чеки. Потом всех, у кого эти бумажки-чеки оказались, стали дразнить «чекистами».

А верх безобразия, считает Маруся, – это степные элеваторы, доверху забитые купленным за границей зерном (везут ведь через моря, потом сюда на поездах!). В то время как своё, здесь выращенное, гниёт в буртах, под дождём, слегка прикрытое плёнкой, а то и не прикрытое вовсе. Чья государственная голова придумала такое? И почему её не покажут всем по телевизору, чтоб знать, если вдруг прилетит в эти края на персональном самолёте?!