Игорь Гамаюнов - Свободная ладья

И ещё через три с половиной года, в 1961-м (я уже был московским студентом) отец с матерью, измучив друг друга бесконечными выяснениями отношений, развелись, поделив дом. Отец продал свою половину, но, вопреки ожиданиям, не уехал в Саратов, а поселился в Кишинёве у какой-то вдовы – кажется, даже зарегистрировав брак.

Отец, не сумев избежать потрясений в своей жизни, оказался провидцем в чужой. Он довольно точно предсказал Бессонову всё то, что с ним там, в Бельцах, случилось. Ошибся только в сроках. Но от того, что конфликт популярного среди студентов преподавателя с «системой» развивался медленно, он не стал менее болезненным.

Между тем к концу 60-х годов, за семнадцать лет работы Бессонова в пединституте, почти по всем сельским школам Молдавии рассеялись его выпускники – они называли в его честь именем Александр или Александра своих первенцев, ему писали длинные письма. Ещё и поэтому его решение бросить всё и уехать за тысячи вёрст от бессарабских раздолий, на Восток, в охотхозяйство на дикой речке Жяман-Кара, куда его брали егерем по рекомендации какого-то его приятеля, произвело впечатление катастрофы.

Я к тому времени (начало 1970-го) работал в большой московской газете, взял командировку в Молдавию и, приехав в Бельцы (уже после отъезда Бессонова), пытался разобраться в ситуации, пока не понял: то, что случилось, было предопределено. И если судьбы наши пишутся на небесах, то этот поворот судьбы Бессонова был вписан в небесную твердь неугасимо горящими буквами, посылавшими на землю все эти годы своё тревожное мерцание.

В старомодной пиджачной паре, с потёртым портфелем в руках шёл Бессонов медленным журавлиным шагом по краю небольшой, пустой в этот час, городской площади, когда услышал над головой, в ветвях старой шелковицы, испятнавшей тротуар чернильными следами раздавленных ягод, знакомое курлыканье. Остановился, всматриваясь. В глубине густой кроны, в шевелившейся от ветра листве он увидел двух птиц в сизом оперении. Они разговаривали друг с другом на знакомом ему языке. Это были горлицы – дикие голуби. Они отличались от кургузых городских красотой силуэта и лёгкостью полёта, способного породить в душе уставшего горожанина тоску по сельским просторам, уходящим в далёкий, дрожащий в солнечном мареве горизонт.

Бессонов слушал их горловое курлыканье, не заглушаемое шагами прохожих, удивляясь неосмотрительной доверчивости этих птиц. Надо же было в этот погожий сентябрьский день пересечь полгорода, чтобы найти знакомое по сельским местам дерево – оно здесь, среди пропылённых клёнов и акаций, одно! Куда они летят?.. Кто спугнул их в сельской глуши – опять рёв бульдозеров, корёжащих привычный пейзаж?..

И снова запульсировала томившая его последнее время мысль о том, что творит сейчас местное начальство с приднестровскими плавнями, превращая некогда заповедно-дикие места в гниющие помидорные плантации, с которых успевают убирать лишь одну треть урожая. Зато из Кишинёва в Москву каждую осень уходит победный рапорт о множащихся успехах здешних аграриев.

Он закурил, зажав портфель под мышкой, глядя на горлиц, и, вздохнув, двинулся дальше. Но у стендов с газетами, где маячила грузная фигура пожилого человека, придержал шаг, издалека заметив броский заголовок: «“Горизонт” зовёт… Куда?..»

Бессонов ждал эту статью. Автор Пётр Жадан, третьекурсник, недавно появившийся в его окружении, суетный паренёк с неожиданно цепким взглядом, честно признался, что получил в местной редакции задание – написать о традициях студенческого театра, созданного им, Бессоновым, и его женой Лучией Кожухарь почти десять лет назад. Этот энергичный Жадан бывал на репетициях, даже приходил к нему, Бессонову, домой, на студенческие посиделки. Словом, по его выражению, собирал материал.

Сейчас, пристально всматриваясь в газетный текст, Бессонов наконец понял: автор создал своё сочинение с заранее определённой целью. И поразился ловкости его пассажей: «Да, учиться творчеству – святая задача, но когда она состоит в том, чтобы очернить какие-то явления нашей жизни, то это уже, на мой взгляд, профанация…» Стоявший у стенда пожилой, видимо, осваивал ту же статью, приборматывая: «Во что творят!.. Ну, молодёжь!..» И оглядывался на Бессонова, ожидая поддержки.

Нет, Бессонов был открыт для критики, культивировал её на своих посиделках, но в том-то и дело, что Пётр Жадан там, на читке текстов (сочинённых самими студентами) и коротких репетициях, не высказал ни одного замечания. Только кивал. Молча.