Евгения Доброва - A под ним я голая

– Смотрите! Мы как внутри вывернутого наизнанку пасхального яйца, сваренного в луковой шелухе…

– Лерочка, фу!

Пал Палыч вызвонил за компанию хабалистого бородача по фамилии Ложкин; тот изводил официантку. Когда девчонка отошла, я на примере решительных действий Таньки Ниловой, она по молодости бегала с подносами, рассказала, что бывает с теми, кто неправильно себя ведет в общепите.

– Она что, опрокинула на голову тарелку?

– Нет, всего лишь украсила креветками в майонезе лацканы пиджака – со словами «я тоже их терпеть не могу!».

Подействовало. Ложкин поутих. Еще раз зарвется, скажу:

– Помните, как я спасла вам пиджак?

– Вы соблюдаете пост? – спросил, изучая меню, Пал Палыч, потому что была Страстная.

– Я… ну… внутри себя… – выкрутилась я и тут же придумала стихотворение:

– Хороший стих, только печатать такое нельзя, – огорчил меня Палыч.

– Извините, я отойду.

В туалете я разговаривала со своим отражением:

– Петровская, ты зачем съела гамбургер? Не ешь гамбургеры.

Никогда больше не ешь гамбургеры.

Даже полгамбургера.

А то превратишься в говяжью котлету.

Ты уже котлета.

Петровская, вырви.

А ну быра иди и вытошни гамбургер.

Тебе шьют новое платье.

Узкое и приталенное, между прочим..

Ну, и чего мы ждем?!

– Сегодня я живу один. – Сказал Пал Палыч, когда мы вместе шли до метро, возвращаясь из ресторана. – Мои все на даче. Поехали ко мне? Купим мартини, вы же любите. Я покажу вам свой новый рассказ…

Но я испугалась, что на стенах будут висеть мои фотографии, и не поехала.

– Не пропадайте!

– Это без вас я пропаду!

Мы прощаемся на Третьяковке. Все еще чувствуя спиной пятно его взгляда, я стараюсь как можно скорее проскочить гребенку турникетов и смешаться с толпой.

Роман Пал Палыча вышел в самом начале лета.

Мы прочитали его всей семьей, усмехнулись, а мой зонт, который и в самом деле был зонтом-тростью, с тех пор получил обиходное название «коклюшка».

– Нашел смутный объект желания, – сказала мама. – Тоже мне Бунюэль.

– Лера, возьмите зонт, сегодня дождь обещали.

– Коклюшку? – машинально переспросила я. Пал Палыч покраснел.

Мне стало как-то нехорошо.

Этого он мне не простил.

Но моя книга была уже в типографии.

Желание проросло из меня, как мандрагора из семени висельника.

Я набираю номер карандашом: только что накрасила ногти.

– Затосковала темной тоской, – сообщаю Пал Палычу. – Это, наверное, писательская тоска. Сегодня у нас на ужин картофель фри и портер. Приезжайте, лучше всего, думаю, к девяти.

– У нас – это у кого?

– У нас с вами…

– Я занят.

– У вас влюбленность уже прошла, а у меня только начинается…

– Как вы сказали?

– Шутка. Бестактная злая шутка, отрепетированная дома перед зеркалом.

– То, что вы собираетесь сейчас сделать, – не от влюбленности, как вы соизволили выразиться, а от скуки.

А я и не собираюсь. Как раз хотела доказать себе, что на самом-то деле ничего и не собираюсь.

Желания приходят и уходят.

– Тогда расскажите мне что-нибудь на ночь, – прошу я.

– И вы мне.

– Договорились.

Любимая история дедушки:

Блокадный Ленинград. Некая мама водит трехлетнего мальчика в сад, пешком, на другой конец города. Зима. Они долго идут по улицам. На пути тут и там попадаются трупы – убирать некому. Мальчик уже знает их всех наизусть и помнит, кто где лежит. Некоторые покойники кажутся ему хорошими и добрыми, а некоторые – плохими и злыми, и, каждый раз, приближаясь к какому-нибудь злому, он просит маму обойти это место. И тогда они идут другой дорогой.

Всю ночь я проплакала, под утро мне снилось, что я кого-то убила, короче, на следующий день вид у меня был ни к черту.

– Что с тобой? – спросил Миша, вернувшись утром с «Мосфильма».

– Меня Пал Палыч обидел.

– Бедненькая… А ты с ним не водись.

– Не могу…