Ладислав Фукс - Мыши Наталии Моосгабр

– Хочу докончить, – сказал Оберон Фелсах, прожевывая пирожок с миндалем, и студентам вдруг показалось, будто он стал каким-то другим… – Жизнь длинна, но по сравнению с вечностью это одно мгновение. Вы встретили, скорее увидели, в лесу девушку, которая не была в кринолине. Это была деревенская девушка, и пришла она за хворостом. Если было бы наоборот, – Оберон Фелсах улыбнулся, не отрывая взгляда от скатерти, – все было бы ясно, сказал я. А так это, – Оберон Фелсах улыбнулся, – тем более ясно. Девушка, пришедшая в лес за хворостом, и девушка в кринолине были – вы. Только… – Оберон Фелсах после минутной тишины, в которой лишь слабо звучала музыка, потрескивал ладан и горела свеча… и он медленно ел пирожок, – только это совершенно не имеет значения. То есть ничего не изменится, если бы вы даже сказали, что за хворостом пришли вы, а в кринолине была та, другая девушка. Ибо там, в этой глубокой чаще леса, в тот момент, когда огромная гривастая мышь как сквозь землю провалилась, вы вдруг стали сразу обеими… Речь шла не о двух девушках, о вас и о ней, а об одной, и ею были вы. Вы никогда в Феттгольдинге не были, но Марию Землю в детстве знали, любили ее, это, пожалуй, была ваша единственная подруга, хотя в жизни ни вы с нею, ни она с вами, не разговаривали… и ваш муж не был Медардом Моосгабром, возчиком на пивоварне. Ваш муж никогда не был похоронен в Дроздове под Этлихом. Возчик Медард Моосгабр не был вашим мужем, это был чужой человек, который жил у вас позднее и взял присвоенное вами имя. Вы никогда не сочетались с ним браком в ратуше, потому что вы уже тогда были вдовой и не хотели выходить замуж второй раз, вы считали это грехом. И не было у вас по мужу никакой пенсии, как не было и пенсии за возчика на пивоварне. Все эти долгие годы вы жили только на свои гроши с кладбища. Моосгабр погиб на войне и похоронен в Дроздове, он любил вас, но мужем вашим не был. А Везр и Набуле не ваши дети, вы никогда детей не имели. Они были приемными, совершенно чужими детьми, и вам это слишком дорого обошлось.

Госпожа Моосгабр с красно-белыми щеками, с накрашенными бровями и губами, с подвесками в ушах, с разноцветными бамбуковыми бусами на шее, в шляпе с длинными дрожащими перьями и в длинных белых перчатках сидела во главе стола, ела пирожок с изюмом, и лицо ее было неподвижно и спокойно. Время от времени она смотрела то на Оберона Фелсаха, доедавшего пирожок с миндалем, то на студентов, бледных и неподвижных, то на Мари Каприкорну, экономку и свою подругу с детства, которая не знала ее и никогда в жизни с ней не разговаривала… смотрела она и на горящую свечу на скатерти, над которой возносилось облачко сладкого дыма, на сухие цветы в вазе с лентами вокруг. По радио в стене теперь зазвучали голоса, славящие вдовствующую княгиню правительницу Августу, и в гул этих стотысячных голосов врывались военные марши. И вдруг к этим стотысячным голосам и военным маршам стал примешиваться колокольный звон. Но госпожа Моосгабр даже этого не слышала. Она смотрела на Оберона Фелсаха, доедавшего пирожок с миндалем, доедала и она свой с изюмом и смотрела на горящую свечу, над которой возносилось облачко ладана. И она сказала:

– Учила я в детстве один стишок.

И под звуки военных маршей и колоколов она начала читать его:

Старушка слепая из церкви бредет,

Клюкою дорожку никак не найдет.

Клюкою дорожку торить нелегко,

Упала старушка – не подымет никто.

Потом она сказала:

– Когда Везр и Набуле были маленькие, я пела им колыбельную. – И она в первый раз отпила из бутылки под названием «Лимо» и медленно под звуки военных маршей и колоколов запела:

Доброй ночи, ты спи сладко,

ангел стережет кроватку…

……………………………

завтра утром,

как проснешься…

А потом раздался звонок.

Мари Каприкорна вскочила с кресла и выбежала из столовой в зал. Она была старая, маленькая, ветхая и, когда бежала, тряслась, как осиновый лист. Встал и Оберон Фелсах, он медленно доедал пирожок… он был очень бледен, но спокоен, встали и студенты.

Госпожа Моосгабр во главе стола улыбнулась и спросила:

– А как я могла с этой Марией дружить, если я с ней никогда не разговаривала? Как я могла с ней дружить, если я никогда не была в Феттгольдинге? Как…

– Можно иметь друзей, – сказал Оберон Фелсах у кресла, он медленно доедал пирожок и становился все бледнее, – можно иметь друзей и при этом никогда в жизни с ними не разговаривать… Можно иметь друзей и видеть их только издали, в окно. Вы никогда не были в Феттгольдинге, но Мария Земля иногда ездила с отцом в Кошачий замок, с малолетства…