Евгений Попов - Ресторан «Березка» (сборник)

Иду вдоль по Поварской, вижу, что уже вешают флаги, красные с черненькими лентами, и по дороге встречаю одну даму, которая мне всегда все доносит, что происходит там, откуда меня выперли три с половиной года назад да так и не восстановили, хоть и обещали, да я и не жалею. Чего жалеть, если жизнь идет и уходит от того места, где была... Дама сказала, что лысый Пластронов окончательно распоясался и ведет себя нетактично, вызывая всеобщее неудовольствие, а я сказал, что в медицинском плане паранойя и шизофрения – две вещи несовместные, но отнюдь друг друга не исключающие. Дама возликовала от моих слов и уже многозначительно раскрыла рот, чтобы что-нибудь мне донести, когда на улице вдруг появился и прошел мимо нас, подмигнув мне и сделав приглашающий для беседы жест, Е., мой литературный брат по несчастью либо счастью, если считать таковым совместное выталкивание нас обоих оттуда, откуда нас выперли в один и тот же день и час. Свет таинственности исходил от него... Дама метнулась было к Е., но тот, скорчив рожу страшной спешки по делам, исчез в желтом московском дворике, бывшей усадьбе князя С.С.Гагарина, где худой бронзовый пролетарий умно смотрит со своего пьедестала на желтый дом, построенный архитектором Д.И.Жилярди в 1820 году. Дама тогда спросила, как идут мои дела, и, услышав: «по-прежнему», хитренько завертела кудрявенькой башкой, мутно намекая, что ну, может быть, сейчас как-нибудь пойдут. «С чего бы это?» – удивился я. «Ой, ой!» – лукаво грозила она пальчиком, но потом не выдержала и донесла мне, что Пластронов на закрытом собрании опять говорил совершеннейшую ерунду, но зато с упоминанием конкретных имен и лиц, а также предлагал ввести в Уголовный кодекс новую статью, как будто их в этом кодексе мало. Ругал поп-музыку за то, что развращает народ, и Аллу Пугачеву как представительницу этого разврата...

– Ох, и достукается ваш лауреат, – в сердце сказал я. – Ведь на кого замахнулся, гнида, на Аллу Пугачеву, любимицу широких слоев! Начальству очки втирает, создавая, как ленивый цепной пес, бешеную видимость работы. Все их пугает, пугает, а вдруг им когда-нибудь окажется не страшно, как Льву Толстому, и тогда ему крышка, этому вашему Пластронову. На Аллу Пугачеву... Он, может, как Константин Леонтьев, Россию подморозить хочет и тем самым войти в историю, но только Константин Леонтьев был в здравом уме, хоть и реакционном, о чем мы можем читать в энциклопедии, а этот спятил и к тому же использует свое служебное безумие в личных целях... Ох, достукается!.. 1982 год на дворе, а он все свое талдычит... Но я его не ненавижу, я – далеко! Я, может быть, в астрале каком-нибудь и гляжу на него в телескоп или микроскоп...

– Так-так-так, – соглашалась дама, не слушая меня. – Я получаю 120, а у нас была вакансия на 150, но он взял человека со стороны. Он меня обидел очень, очень сильно, и я ему этого никогда не прощу, бюрократу. Он уже всем надоел. Он фронтовиков обижает... Забор себе построил в Домодедове за 800 казенных рублей... Его на собрании чуть не освистали... Ему сам М.X. говорит: «Хватит нагнетать истерию». Он с трибуны свесился и трясет бородой: «Кто сказал?» – «Я», – отвечает М.X. «Вы же Герой Социалистического Труда, как вы можете??» – «Вот потому и могу, что Герой», – отвечает М.X., и заметь, что все это было еще до того... Но умоляю тебя – никому ни слова...

– О чем?

– О том, что я тебе только что сказала.

– А что ты мне только что сказала?

Дама приблизила ко мне взволнованные выпученные глаза, но литбрат Е. уже подавал мне сильные знаки, стоя близ пьедестала в бывшей гагаринской усадьбе, и я расстался с доносчицей.

Мы сели в машину «ВАЗ-2105», съехали в Трубниковский переулок к кинотеатру «Октябрь» и там, заглушив двигатель, долго курили, обмениваясь стереотипными малоосмысленными фразами, каковые произносили, видимо, в тот день миллионы наших сограждан. Мы говорили: «что-то будет», «конечно, не так, как вчера», «а как будет – неизвестно, и хорошо бы, чтоб все было хорошо». Литбрат Е. выглядел усталым, очень усталым.

Литбрат Е. отправился по делам, а я – дальше по Москве. К тому времени уж все сплошь улицы были в траурном кумаче, и на Пушкинской площади стояла близ конструктивистского здания «Известия» дикая очередь за «Вечеркой» с траурным портретом. Я купил 2 штуки газет и направился в Колобовский переулок, где в полуподвальном помещении расположилась мастерская холостого старичка Нефед Нефедыча, полная скульптурных изображений. Нефед Нефедыч был рад визиту. Он сначала страшно волновался, все выбегал из комнаты на кухню, чтобы чай не выкипел, а потом расслабился, присел, выщелкивая блох из шерсти любимого кота по имени Киссинджер, и я, помнится, даже подумал грешным делом, что волновался-то он с непонятным мне «понтом». Все-таки – старый лагерник, хоть и реабилитирован, хоть и член с 1961 года. Какой-то загадочный нынче оказался Нефед Нефедыч – не то чтобы растерялся, а как-то суховат слегка стал, чувствовалось, что и комментировать-то ему особенно пока нечего... не хочется.