Филип Рот - Болезнь Портного

— Все, — говорю я.

Пауза.

— А кто это написал? — фырканье. — Ты?

— Нет. Это написал Уильям Батлер Йейтс, — отвечаю я, понимая вдруг, насколько бестактно мое поведение. Как беспардонно я указал Мартышке на разделяющую нас пропасть: я умен, а ты дура — вот что означало декламирование одного из трех стихотворений, которые я удосужился выучить наизусть к тридцати трем годам. — Ирландский поэт, — пытаюсь я исправить свою оплошность.

— Да? — говорит Мартышка. — Ты, наверное, услышал это стихотворение, сидя у него на коленях? Я и не знала, что ты ирландец.

— Я выучил его в колледже, детка.

К творчеству Йейтса меня приобщила знакомая по колледжу. Она же выучила меня стихотворению «Сила, что движет сквозь почву цветок». Но хватит — зачем Мартышку сравнивать с другой женщиой? Почему бы не позволить ей быть такой, какая она есть? Вот это мысль! Люби ее такой какая она есть! Со всеми ее недостатками — в конце концов она — человек, и ничто человеческое ей не чуждо!

— Вон оно что… — Мартышка продолжает изображать из себя шофера грузовика. Мы в колледжах не учились…

И тут же надевает новую маску. Ленивый южный говорок:

— А у себя в Маундсвилле, милый, я знала только одно стихотворение:

Вот только трусов я никогда не носила… Знаешь, что я сделала, когда мне было пятнадцать лет? Я послала письмо Марлону Брандо, вложив в конверт выстриженные с лобка полосы. А этот сукин сын даже не подтвердил получение письма.

Тишина. Мы пытаемся понять, что свело вместе двух таких непохожих людей. И как их занесло в Вермонт.

— Ну, ладно… — нарушает, наконец, молчание Мартышка. — А кто такой Агамемнон?

Я объясняю, как могу. Зевс, Агамемнон, Клитемнестра, Елена Прекрасная, Парис, Троя… Ох, я чувствую себя последним дерьмом. И мошенником — потому что точно знаю, что примерно половина из сказанного мною — не совеем верные или совсем неверные сведения.

Но она великолепна:

— Понятно. Теперь прочти мне этот стих еще раз.

— Ты серьезно?

— Серьезно! Еще раз! Только, ради Бога, помедленнее.

И я начинаю декламировать Йейтса снова — штаны мои, напомню, спущены, начинает темнеть, и в машину, которую я припарковал вдали от любопытных глаз — под сенью деревьев, — в машину начинают падать листья. Мартышка похожа на маленького ребенка, который пытается решить задачку на умножение — но не тупого ребенка, а на смышленую, сообразительную девушку! Она совсем не дура! Эта девушка — совершенно особенная, хоть и снял я ее прямо на улице.

Знаете, что она сделала, когда я закончил читать стихотворение? Она взяла меня за руку и приложила мою ладонь к своей промежности. Мэри-Джейн до сих пор не носит трусов.

— Чувствуешь? Я кончила от этих стихов.

— Любимая! Ты поняла это стихотворение!

— Да уж! — кричит Скарлет О'Хара. И добавляет: — Эй! Я действительно поняла этот стих!

— Причем пиздой.

— Прорывчик! Ты сделаешь из моей пизды гения! Прорывчик, любимый, полижи мне пизду! — стонет Мартышка, запихивая мне в рот свои пальцы. Потом, ухватив меня за подбородок, тянет к себе: — Полижи мою образованную пизду!

Идиллия, не правда ли? А сверху падают желтые и красные листья…

Мы в Вудстоке. Я бреюсь в гостиничном номере перед ужином, а Мартышка отмокает в ванне. Какая сила сокрыта под ее хрупкой внешностью! Посмотрели бы вы, какие акробатические трюки она выделывает, насадив себя на мой член! Когда ее туловище в экстазе выгибается назад дугой и наполовину свисает с кровати, мне кажется, что она вот-вот сломает себе позвоночник! Ух! Спасибо тебе, Господи, за то, что она регулярно занимается гимнастикой! Это чудо, а не траханье! А теперь вдруг выяснилось, что Мартышка к тому же еще и человеческое существо! По всем признакам выходит, что она — человеческое существо! Которое можно любить!

Но чтобы ее полюбил я?!

А почему бы и нет?

Серьезно?

А что в этом такого?

— Знаешь, — подает голос Мартышка, — моя маленькая дырочка совершенно пересохла. Моей пизде просто нечем дышать.

— Бедная дырочка.

— Послушай, давай хорошенько пообедаем, напьемся вина обожремся шоколадным муссом, а потом вернемся в номер, завалимся в нашу допотопную кровать — и не будем трахаться!

emp

— Как ты, Арни? — спрашивает она позднее, когда мы уже погасили свет. — Смешно, правда? Будто нам по восемьдесят лет.

— Или по восемь, — отзываюсь я. — Слушай, я хочу тебе кое-что показать.