Филип Рот: Болезнь Портного

Затем пришла юность — примерно половину той поры я провел запершись в ванной, спуская в унитаз или в корзину с грязным бельем, или брызгая на зеркальную дверцу аптечки, перед которой я стоял со спущенными штанами и всматривался в свое отражение, стараясь не упустить ни одной подробности. Бывало и так: склонившись к дергающемуся кулаку, зажмурясь и разинув рот, я поджидал, когда из моего члена ударит клейкая струя, чтобы поймать ее на язык. Сделать это с закрытыми глазами было непросто, и я частенько в экстазе оказывался заляпанным с головы до ног. Так я и вел по жизни свой восставший облупленный член — сквозь мир замызганных носовых платков, скомканных бинтов и перепачканных пижам, — постоянно трясясь от страха быть застигнутым в тот самый момент, когда буду кончать. Но, несмотря на это, я никак не мог заставить себя держать лапы подальше от хрена. Как только тот начинал ползти вверх, к пупку, я отпрашивался с урока, мчался по коридору в сортир и, подергав своего приятеля раз десять-пятнадцать, спускал в писсуар. По субботам, когда мы с приятелями ходили в кино, я, улучив момент, пока те в перерыве отправлялись в фойе купить леденцов, забирался на балкон и, скорчившись в последнем ряду, извергал свое семя в пакет из-под воздушной кукурузы. Однажды, когда мы всей семьей выехали на пикник, я почистил яблоко, разрезал его пополам, выскреб сердцевинку, увидел к вящему своему изумлению (благодаря преследовавшей меня навязчивой идее) на что это похоже, бросился в лес, упал на землю и сунул член в холодную и рыхлую выемку яблока, воображая, что выемка эта на самом деле находится между ног того мифического создания, которое называло меня Большим Парнем, вымаливая у меня то, чего не удостаивалась еще ни одна девушка за всю историю. «О, засунь его в меня, Большой Парень», — стонало яблоко, которое я трахал во время того пикника. «О, Большой Парень, трахни меня!» — умоляла молочная бутылка, которую я хранил в подвале, и которую яростно насиловал после школы, смазав предварительно член вазелином. «Давай, Большой Парень, давай!» — повизгивала говяжья печенка, купленная мной в один прекрасный день в мясной лавке. Хотите верьте, хотите — нет, но я, совершенно обезумев, изнасиловал тот кусок мяса по дороге на занятия по подготовке к бар-мицве, спрятавшись за афишной тумбой.

К концу первого года обучения в средней школе — и первого года занятий мастурбацией — я неожиданно обнаружил на нижней стороне своего пениса, у самой головки, небольшое пятнышко, признанное впоследствии родинкой, Рак. Я подхватил рак. Непрестанное дерганье полового члена, бесконечные фрикции довели меня до неизлечимой болезни. А мне еще нет и четырнадцати лет! По ночам, лежа в постели, я обливался горючими слезами. «Я не хочу умирать! Пожалуйста! — всхлипывал я под одеялом. — Не хочу! Пожалуйста!» Но затем, немного поплакав и резонно решив, что в любом случае скоро буду хладным трупом, — я опять принимался дрочить и спускал в собственный носок. Я всегда брал с собой в постель носки — в один из них я кончал перед сном, а во второй — после пробуждения.

Если бы только я мог ограничиться одной мастурбацией в день! Или двумя. Или хотя бы тремя. Увы. Перед лицом грядущей скорой смерти я бил один рекорд за другим. Перед едой. После еды. Во время еды. Я вскакиваю из-за обеденного стола, трагически хватаясь руками за живот.

— Понос! — кричу я. — У меня понос!

Мчусь в туалет, запираю за собой дверь и натягиваю на голову трусы, похищенные из платяного шкафа сестры. Я держал их в кармане, завернутыми в носовой платок. Хлопчатобумажная материя, которой я касаюсь губами, настолько возбуждает меня — само слово «трусы» так возбуждает, — что траектория моей эякуляции достигает невиданных доселе высот: вырвавшись из головки члена подобно ракете, сперма ударяет прямо в лампочку над моей головой, где и повисает перламутровой каплей, к моему ужасу. Перепутавшись, я прикрываю голову руками, ожидая взрыва и звона разбитого стекла — как видите, мысли о катастрофе ни на секунду не покидали меня. Потом, стараясь не шуметь, вскарабкиваюсь на радиатор и снимаю раскаленную каплю с помощью туалетной бумаги. Затем начинается тщательный осмотр — в поисках следов преступления я обследую клеенчатую занавеску, ванну, пол, четыре зубные щетки — Боже избави! — и в ту секунду, когда уже собираюсь открыть дверь, воображая, что замел все следы — в эту самую секунду душа моя уходит в пятки: капля спермы примостилась, подобно сопле, на носке моего ботинка. Я — Раскольников онанизма: клейкие, липкие улики буквально повсюду! Может, у меня и на манжетах сперма? и в волосах ? в ушах ? Именно эти мысли не дают мне покоя, когда я возвращаюсь за обеденный стол — раздраженный и измученный.