Филип Рот - Прощай, Коламбус

— Но ты ведь добиваешься своего? — напомнил я.

— Да. Благодаря ему, — Бренда указала на отца, который только что в третий раз подряд забросил мяч в корзину — к вящему разочарованию Джулии, которая со злости так топнула ногой, что подняла небольшую пыльную бурю вокруг своих прелестных юных лодыжек. — Он не очень умен, но зато сердечен. Папа относится к брату гораздо лучше, чем мама — ко мне, слава Богу. Ох, как я устала от разговоров про родителей… С первого же курса колледжа я, начиная разговор, думаю о том, что он непременно коснется моих родителей. И о том, как это ужасно. Беда, что они об этом не подозревают. Беда мирового масштаба.

Глядя на смеющихся Джулию и ее отца, трудно было вообразить, что у них могут возникнуть проблемы мирового масштаба; впрочем, для Бренды трения с матерью имели, безусловно, мировой, если не сказать космический характер — что превращало покупку каждого кашемирового свитера в битву с матерью, в баталию ради жизни, которая состояла, как я теперь уверился, из хождения по магазинам в поисках тканей, столь же нежных, как текстиль эпохи Столетней войны..

Я не намеревался столь непочтительно думать о Бренде, и еще совсем недавно, сидя за столом рядом с ней, не мог и вообразить, что буду в чем-то солидарен с миссис Патимкин, — но из головы никак не шла давешняя реплика Бренды о том, что ее мать «полагает-что-живет-до-сих-пор-в-Ньюарке». Впрочем, я промолчал, боясь разрушить воцарившуюся после ужина беззаботность и близость. Так легко было ощущать близость, плескаясь с Брендой в бассейне, и позднее, лежа на солнце, которое высушивало капельки воды и обостряло чувства, — но теперь, в тенистой прохладе, когда Бренда раскрылась, я не хотел произносить вслух ни единого слова, которое могло приподнять покровы и обнажить то гнусное чувство, которое я испытывал по отношению к Бренде, и которое является изнанкой любви. Это чувство не всегда будет сокрыто — но я, кажется, забежал вперед.

К нам вдруг подбежала Джулия.

— Хочешь поиграть? — спросила она у меня. — А то папа устал.

— Давай! — окликнул меня и мистер Патимкин. — Доиграй за меня.

Я колебался, поскольку не держал в руках баскетбольный мяч аж со школы, но Джулия тянула меня за руку, да и Бренда сказала:

— Вперед!

Мистер Патимкин бросил мяч в мою сторону в тот момент, когда я его не видел, и мяч, оставив на моей груди пыльное пятно, похожее на луну, отскочил в сторону. Я захохотал как безумец.

— Ты что, не можешь мяч поймать? — спросила Джулия.

Она, как и ее сестра, была мастерица задавать вопросы, которые могли привести в бешенство кого угодно.

— Да, — ответил я.

— Твоя очередь бросать, — сказала Джулия. — Папа проигрывает со счетом 39:47. Играем до двухсот.

На какую-то долю секунды, пока я устанавливал ноги на линии штрафного броска (за долгие годы здесь появились небольшие ямки), я отключился, и мне привиделся один из тех молниеносных снов наяву, которые время от времени обрушиваются на мою бедную голову, заволакивая, как утверждают друзья, мои глаза ужасной пеленой: солнце упало за горизонт, застрекотали и умолкли сверчки, потемнели листья на деревьях, а мы с Джулией по-прежнему стояли на площадке, бросая мяч в кольцо. «Играем до пятисот», — объявила Джулия, а потом, достигнув желанного рубежа, заявила: «Теперь ты тоже должен набрать пятьсот очков». И я набрал пятьсот очков. Уже близился рассвет, но Джулия сказала: «Играем до восьмисот». И мы продолжали бросать мяч, пока она не набрала восемьсот очков, но тут выяснилось, что игра длится до тысячи ста очков, и мы все бросали, бросали, бросали мяч, а утро никак не наступало…

— Бросай, — сказал мистер Патимкин. — Ты — это я.

Это заявление озадачило меня, но зато я очнулся, бросил мяч в корзину и, конечно же, промахнулся. Но с Божьей помощью, явившейся в виде свежего ветерка, вторую попытку я использовал удачно.

— У тебя сорок одно очко, — сказала Джулия. — Теперь моя очередь.

Мистер Патимкин уселся на траву в дальнем конце спортивной площадки и снял рубашку. В майке, с отросшей за день щетиной, мистер Патимкин походил на фермера. Бывший нос Бренды очень шел ее отцу. На носу действительно была горбинка: казалось, под переносицу спрятан небольшой восьмигранный бриллиант. Я знаю, что мистер Патимкин пальцем бы не пошевелил, чтобы извлечь сей драгоценный камень — и тем не менее он с радостью и гордостью заплатил за то, чтобы Брендин бриллиант выдернули с насиженного места и спустили в сортир перворазрядной больницы.