Марина Юденич - Ящик Пандоры

Первые дни прогулок вокруг магазина Лена чувствовала себя крайне неловко в необычном для нее уличном амплуа. В подобной роли ей выступать приходилось впервые, но и за это надо было сказать огромное спасибо подруге-актрисе, поделившейся праздничной халтуркой: денег перед праздниками не было вовсе. Однако мысль быть узнанной кем-то из старых соседей, которые помнили Лену с малолетства, радовались ее появлению в эфире популярного канала и по сей день считали преуспевающей телевизионной журналисткой, о чем с гордостью сообщали родственникам и знакомым, мучила ее и очень страшила. Тот факт, что Лена не появлялась в эфире уже почти год, этих добрых, наивных людей смущал мало. Они относили его на счет общей суетности и нестабильности нынешних времен и были уверены, что их красивая, умная и всегда доброжелательно-вежливая соседка Леночка непременно снова появится на голубом экране, заставляя их поближе придвигаться к телевизору, прекращать посторонние разговоры и увеличивать звук своих телевизионных приемников.

Однако со временем Лена поняла, что нехитрая традиционная одежда и яркий грим делают ее, как и любого человека, совершенно неузнаваемой, поскольку привычный образ воспринимается сознанием целостно, как естественный предновогодний атрибут, так же как слепленная из свежего снега знакомая с детства конструкция из трех разновеликих снежных шаров, с носом-морковкой и тонкими растопыренными ручонками-прутиками, а то и вовсе без них, сразу и однозначно определяется как «снежная баба» и ничто иное.

Лишь однажды поймала она на себе внимательный взгляд, направленный кем-то из суетливой и, как правило, бестолковой толпы людей, поставленных перед самой сложноразрешимой для любого бывшего гражданина империи проблемой — проблемой выбора. Сногсшибательное многообразие товаров все еще создавало для сознания бывших советских людей стрессовую ситуацию, и поведение их, разумеется, очень разное, в большинстве своем все же было явно неадекватным. Потому острые, внимательные взгляды в этой толпе были редкостью, и, ощутив вдруг такой взгляд, что называется, кожей, Лена испугалась. Не сомневаясь поначалу, что на нее недоуменно уставился кто го из потерявших дар речи соседей, она совершенно инстинктивно отвернулась в противоположную сторону, буквально уткнувшись лицом в какую-то красочную афишу. По идее, размышляла Лена, чувствуя, как под густо нарисованным румянцем ее лицо горячей волной заливает совершенно естественный, настоящий, он или она может повести себя сейчас двояко. Или подойти к ней, чтобы окончательно убедиться, что это не мираж и не галлюцинация, или, напротив, отмахнуться от своего странного видения, отнеся его на счет всеобщего предпраздничного сумасшествия, и спокойно продолжить свой путь. Был еще третий вариант, при котором тот или та, кто узнал Лену в грубо размалеванной уличной Снегурочке, окажется человеком понятливым и деликатным. В этом случае, не задавая лишних вопросов и никак не обнаруживая своего присутствия, он постарается тихо ретироваться, притом желательно не попадаясь Лене на глаза. Так размышляла она, уткнувшись носом в глянцевую афишу и делая вид, что поправляет съехавшую шапочку с мишурой, но тот, кто наблюдал за ней из толпы, взгляда не отводил, это Лена ощущала отчетливо.

— Эй, внученька, что с тобой? — Ее партнер, до этого добросовестно развлекавший какого-то общительного младенца в коляске, слегка коснулся ее локтя и попытался заглянуть через плечо. — Тушь потекла, да? Есть салфетка?

Тянуть дальше не было смысла, и Лена, собравшись с духом, резко повернулась лицом к тротуару и, стало быть, к тому или той, кто так пристально рассматривал ее из уличной толпы.

— Нет, шапка сползла, — как можно беззаботнее ответила она заботливому партнеру, теперь, напротив, сама стараясь разглядеть в пестром людском потоке знакомое лицо.

Никого даже отдаленно знакомого она не увидела и не наткнулась ни на чей пронзительный взгляд, но неуловимым, данным откуда-то свыше знанием поняла, а скорее почувствовала: именно в тот момент, когда она резко оборачивалась навстречу назойливому взгляду, его обладатель быстро отвел глаза. Ему или ей почему-то тоже не захотелось быть увиденным и, возможно, узнанным. «Странно все это», — подумала Лена, но тут же предположила, что издерганные нервы, напряжение от постоянного публичного внимания, необходимость при этом еще и изображать глупое, набившее оскомину протокольное радушие и жизнерадостность размалеванной идиотки попросту сыграли с ней злую шутку. Такое бывало. Особенно в первые дни ее изгнания с телевидения. Тишина и покой пустой квартиры были абсолютно невыносимы после бешеного ритма телевизионной жизни в стенах огромного мегаполиса-телецентра, где не различимы ни время суток, ни время года, где все несется и кружится вроде бы в смуте и хаосе, а на самом деле подчиняясь железной логике и железной структуре, поставленным на службу единому божеству — эфиру. Этот сумасшедший, нечеловеческий ритм становится для тех, кто хоть ненадолго прожил, сообразуя свой пульс с его стремительным биением, сильнейшим, незаменимым наркотиком; потому пускаются во все тяжкие и готовы служить самым богомерзким идолам талантливые, в общем, и некогда даже независимые люди ради того только, чтобы не быть отлученными от этого всепоглощающего ритма. Она не была исключением: в те дни, выражаясь языком наркоманов, испытывала сильнейшую ломку — ей начинали мерещиться в тишине пустой квартиры телефонные звонки или слабое пищание пейджера. Тогда ей казалось, что это звонят с телецентра, что о ней вспомнили, передумали, поняли, что поступили несправедливо и нелогично… Опрокидывая предметы, натыкаясь на мебель и больно разбивая коленки, она мчалась к телефону, чтобы в очередной раз понять, что он не звонил, лихорадочно нажимала кнопки на маленькой коробочке пейджера, чтобы убедиться в том же… Потом это прошло. Единственным остаточным явлением того недуга было лишь странное для нормального человека обстоятельство: Лена не могла себя заставить смотреть телевизор. Никогда, ни при каких условиях, как бы ни хотелось ей увидеть или услышать что-то, что должны были сказать или показать в эфире. Впрочем, она привыкла жить и с этой аномалией, придя с ней к некоему соглашению: запрет не распространялся на видеофильмы, и Лена довольствовалась этим.