Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы

Второй портрет показался бы комичным, не будь он так странен. Карандашный набросок спиритического художника представлял Питера Квика, каким тот являлся на сеансах в доме миссис Бринк: плечи укутаны белой тканью, на голове белый капюшон; лицо бледно, а густая борода, брови, ресницы и глаза очень темны. Портрет в три четверти повернут к изображению Селины, и Питер будто повелевает ей обратить взгляд на него.

Во всяком случае, так мне казалось в тот день, когда после ухода настырной дамы я разглядывала портреты до тех пор, пока газетная страница не поплыла пред глазами и лица будто зашевелились. Тут я вспомнила о шкафе с желтым восковым слепком руки Питера Квика. Пришла мысль: что, если она тоже шевелится? Я представила, как сейчас обернусь и увижу, что рука дернулась и, прижавшись к стеклянной дверце, манит меня огромным скрюченным пальцем!

Я не обернулась, но все же еще немного посидела за столом, всматриваясь в темные глаза Питера Квика. Как странно! Они казались знакомыми, будто я когда-то уже в них смотрела — может быть, во сне.

Миссис Бринк говорит, чтобы я не вздумала вылезать из постели раньше 10 утра. Мол, надо сделать все возможное, дабы сохранить и укрепить мою силу. Она отдала мне свою горничную Рут, чтобы та ухаживала исключительно за мной, а себе наняла другую девушку по имени Дженни. Дескать, по сравнению с моим комфортом ее собственные удобства — ничто. Теперь Рут приносит мне завтрак и подает платье; если вдруг я уроню платок, чулок или еще какую пустяковину, она их поднимет, а попробуй я сказать «спасибо», улыбнется и проворчит: «Да что вы, мисс, нечего меня благодарить». Она старше меня. Говорит, попала в этот дом 6 лет назад, когда умер муж миссис Бринк. Этим утром я спросила:

— Наверное, с тех пор здесь побывало много спиритов?

— С тыщу, мисс! — ответила Рут. — И все гонялись за одним бедным духом. Только все они были жулики. Вскоре мы их уж насквозь видели. Знали все их фокусы. Представьте, каково служанке переживать за хозяйку! Да пусть у меня десять раз лопнет сердце, нежели из-за какого-нибудь прохиндея хоть волосок упадет с головы госпожи!

Она застегивала на мне платье и разговаривала с моим отражением в зеркале. Все мои новые платья застегиваются на спине, самой не справиться.

Закончив с одеванием, я обычно спускаюсь к миссис Бринк, и мы часок сидим вдвоем, или же она ведет меня по магазинам, или погулять в парке Хрустального дворца. Иногда заглядывают ее приятельницы, чтобы устроить с нами темный круг. Увидев меня, они говорят: «Ой, совсем молоденькая! Моложе моей дочери!» Но после сеанса держат меня за руку и качают головой. Миссис Бринк всем говорит, что понимает, как ей со мной повезло, потому что я — нечто из ряда вон, только, думаю, так она отзывалась о многих спиритах. Гостьи просят: «Гляньте, мисс Дауэс, нет ли возле меня какого-нибудь духа? И спросите, голубушка, может, у него весточка для меня?» Подобным я занимаюсь уже 5 лет и могу это сделать левой ногой. Но сейчас я в красивом платье, стою в великолепной гостиной миссис Бринк, и все балдеют. Я слышу, как приятельницы шепчут: «О, Марджери, это грандиозный талант! Вы привезете ее ко мне? Пусть она устроит круг на моем приеме!»

Однако миссис Бринк говорит, что и не подумает отпускать меня на подобные сборища, мол, нечего трепать талант. Я возражаю: надо использовать мою силу в помощь и другим людям, ведь для этого она мне и дана. Но миссис Бринк всегда отвечает:

— Разумеется, я это понимаю. Так и сделаю, но потом. Сейчас я ни с кем не хочу вами делиться. Думаете, это будет ужасно эгоистично, если я еще немножко подержу вас у себя?

Поэтому ее подруги приезжают только днем — и никогда вечером. Вечера она приберегает для нас двоих. И лишь иногда разрешает Рут войти с вином и печеньем, если вдруг я ослабну.

Ездила в Миллбанк. С последнего визита прошла всего неделя, но атмосфера тюрьмы поменялась, точно время года, став еще мрачнее и горше. Башни словно раздались вширь и выросли, а окна будто съежились; даже запахи стали иными: во дворах пахнет болотным туманом и печным дымом, а в корпусе к прежней вони параш, немытых волос в колтунах, грязных тел и гнилых зубов добавилось тошнотворное амбре газа и ржавчины. В коридорах появились черные пузатые обогреватели, отчего здесь стало очень душно и тесно. В камерах же все равно так промозгло, что на покрытых испариной стенах известка вздувается пузырями, точно прокисшее молоко, и марает одежду узниц. Заключенные поголовно кашляют, страдальчески морщатся и зябко дрожат.