Осне Сейерстад - Книготорговец из Кабула

Лейла и сама чувствует, что чужая здесь. Это дом Султана, его сыновей и второй жены. Лейла, Бюльбюла, Бибигуль и Юнус тут нежеланные гости. Но и съехать они не могут. Раскол в семье — это большой скандал. К тому же они хорошая прислуга. Во всяком случае, Лейла.

Наконец утренняя буря стихает, Султан с сыновьями уезжает на работу, и Лейла может вздохнуть с облегчением. Она завтракает, пьет чай и принимается за уборку. Первую уборку на дню. Согнувшись, с маленьким соломенным веником в руках, девушка обходит все комнаты и метет, метет, метет. Большую часть пыли, поднявшись в воздух и погружавшись, оседает у нее за спиной. В квартире всегда пахнет пылью. От пыли никуда не деться, она у Лейлы на теле, в мыслях, в движениях. Зато удается вымести хлебные крошки, мусор и обрывки бумаги. Она подметает квартиру несколько раз в день. Вся жизнь семьи протекает на полу, поэтому он очень быстро пачкается.

Теперь Лейла пытается отмыть с себя эту пыль в бане. И пыль споласкивает с тела толстыми маленькими колбасками. Пыль засыпает всю ее жизнь.

«Хотела бы я жить в доме, который можно убирать раз в день! Представляете, утром подметешь, и до следующего утра дом стоит чистый», — вздыхает Лейла, обращаясь к кузинам. Те кивают. Они тоже младшие дочери в семье, со всеми вытекающими отсюда обязанностями.

Лейла принесла с собой нижнее белье, чтобы постирать его в хамаме. Обычно она стирает дома, сидя на табуретке рядом с туалетной дыркой. Перед ней стоит несколько больших чанов: для светлой одежды, с мыльной водой и с чистой. Она стирает простыни, одеяла, полотенца и одежду. Долго трет, выжимает и развешивает для просушки. Сушить все это трудно, особенно зимой. Во дворе натянуты веревки, но оставлять на них одежду опасно: могут украсть.

Разве что попросить детей присмотреть, пока белье сушится. В противном случае остается только маленький балкон, где плотными рядами натянуты веревки. Балкон площадью всего в несколько квадратных метров забит продуктами и всякой ерундой. Там хранится ящик с картошкой, большой мешок риса, картонные коробки, старая обувь и прочий хлам, который никак не соберутся выбросить — а вдруг когда-нибудь пригодится?

Дома Лейла носит отрепанные свитера с начесом, рубашки в пятнах и юбки, которые волочатся по полу. На юбках и оседает пыль, которую ей не удается вымести. На ногах у Лейлы стоптанные пластмассовые сандалии, голова повязана маленьким платком. Все в пыли — только поблескивают большие золотистые кольца в ушах да гладкие пластмассовые браслеты на запястьях.

«Лейла!» — слышится негромкий призыв, с трудом пробивающийся сквозь крики и плач малышей. Его практически заглушает плеск воды, который женщины обливают друг друга. «Лейла!!!».

Это зовет Бибигуль. Она очнулась от своего транса. Держа мочалку в руке, она беспомощно глядит на дочь. Лейла берет пеньковую рукавицу, мыло, шампунь и тазик и подсаживается к матери.

«Ложись на спину», — говорит она. Бибигуль с трудом опускается навзничь. Лейла начинает мять и растирать колышущиеся телеса матери. Груди свисают по сторонам. Огромный живот, что в сидячем или стоячем положении полностью закрывает лобок, растекается по телу белой бесформенной массой. Бибигуль смеется, она тоже понимает, как забавно это должно выглядеть со стороны. Маленькая худенькая дочь, моющая огромное тело старой матери. Между ними почти пятьдесят лет разницы. Раз уж они смеются, другие тоже могут позволить себе улыбку. И вот уже весь хамам хохочет, глядя на эту банную процедуру.

«Мама, ты такая толстая, ты скоро умрешь от обжорства», — ругается Лейла, растирая мочалкой места, до которых мать не в состоянии дотянуться. Потом она приворачивает родительницу на живот и продолжает драить ее с помощью кузин, каждая из которых берет на себя одну из частей огромного тела Бибигуль. Под конец она моет длинные жидкие волосы. Сначала выливает на голову розовый китайский шампунь. Потом осторожно распределяет его вдоль корней и дальше, как будто опасаясь, что редкие волосы выпадут совсем. Шампуня едва хватает. Он был куплен еще во времена Талибана — женская голова на бутылочке замазана густой водостойкой тушью. Религиозная полиция распределялась с упаковками так же, как с книгами Сулатана. Будь то женское лицо на бутылочке шампуня или младенческая мордашка на обертке детского мыла, каждая картинка аккуратно закрашивалась. Живые существа изображать нельзя.

Вода постепенно остывает. Дети, которых еще не успели помыть, визжат громче обычного. И вот в хамаме, где еще недавно все тонуло в клубах пара, течет только холодная вода. Женщины уходят, оставляя за собой грязь. По углам валяется яичная скорлупа и гнилые яблоки. На полу — черные полосы от обуви, в бане женщины носят те же пластиковые сандалии, в которых ходят по деревенским дорожкам, туалетам и задним дворам своих домов.