Энтон Майрер - Однажды орел…

— Ну что, Кразевский, — спросил он, с трудом переводя дыхание, — этого довольно с тебя?

На четвереньках, покачиваясь, словно оглушенный, Кразевский смотрел на Дэмона мутными глазами.

— Вставай, Стив! — крикнул Тукела, но Кразевский не услышал его.

— Довольно с тебя? — повторил Дэмон, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее.

Не сводя с Дэмона взгляда, Кразевский молча кивнул в знак согласия.

— Ну вот, — продолжал Сэм, подходя к нему и нагибаясь, — если ты и теперь не сможешь нести пулемет «шоша», то придешь ко мне и скажешь об этом. Тогда я дам его кому-нибудь другому. Понял?

Приблизившись, солдаты с интересом наблюдали за ними, не произнося ни слова. Они как бы стыдились теперь охватившего их несколько минут назад лихорадочного возбуждения. Рейбайрн улыбался своей широкой заразительной улыбкой. Кразевский начал медленно подниматься на ноги.

— Ну, пошли ужинать, — предложил Дэмон. Дыхание его стало ровным, в голове больше не стучало. — Пошли, Дев, мне надо смыть с себя всю эту кровь и грязь.

Странная местность. Несколько голых низкорослых деревьев, разрушенная каменная стена фермерского домика в форме верблюжьего горба и сотни причудливо наклонившихся столбов с висящей на них спутанной ржавой колючей проволокой. И так кругом, насколько видит глаз; правда, видеть можно было но так уж далеко. Ночью все выглядело унылым и холодным. То, что их вытащили из Друамона и перебросили в эти древние окопы, где целую неделю только холод, дожди, и больше ничего, ровным счетом ничего, представлялось Рейбайрну глупейшей и бессмысленнейшей прихотью начальства. В первые ночи случалось, что шевелились кусты и кто-то, крадучись, пробирался вперед. Тогда ночной воздух вздрагивал от выстрелов, объявлялась тренога, потом офицеры и сержанты обменивались взаимными обвинениями и гневными упреками. Однажды противник совершил побег на окопы в секторе второго батальона и два солдата были убиты, а Джонсона из второй роты ранил свой же пулеметчик, который принял возвращавшийся патруль за солдат противника. Но на этом нее и кончилось. Кусты и люди вернулись в свое прежнее безжизненное состояние, дни и ночи проходили в нарядах в караул и на работу, а фронт впереди и на флангах спал, как огромный, грязный, избитый зверь, измученный потерей крови за прошедшие два года, озлобленный, наполовину окоченевший.

— Образец совершеннейшей глупости, — пробормотал Рейбайрн вслух. Он лежал в воронке от снаряда приблизительно в тридцати футах впереди окопа. На нем были солдатские сапоги я шинель. После двух часов лежания здесь ты чувствовал себя самым несчастным человеком в мире. Воронка была наполовину заполнена ледяной водой. Пристроившись кое-как на отлогом спуске воронки, упершись локтями и задрав ноги вверх, он едва удерживался от того, чтобы не скатиться в воду. Но как только мышцы расслаблялись, тело его медленно сползало и он оказывался в воде. Ему казалось, что на ногах у него не сапоги, а холодные железные трубы, он был явно простужен, мучительно болела голова.

— Я пошел в армию не для того, чтобы лежать в грязной яме как боров, и всю ночь глазеть на колючую проволоку, — бормотал он. — Черт меня возьми, если я знал, что придется вот так торчать здесь?!

В первые ночи собственный голос пугал его, но теперь он привык разговаривать сам с собой вслух. Это помогало скоротать время, когда он подолгу смотрел на призрачную землю, где французы и немцы убивали один другого свистящими «чемоданами». Лейтенант Хэррис назвал это место Верденом. «Самая большая битва которую знало человечество». По тому, как здесь сейчас, этого, пожалуй, не скажешь. Позавчера Дэмон говорил, что главные сражения идут теперь во Фландрии, где-то к северу отсюда. «Тогда какого же черта мы не идем туда и но вступаем там в бой?» — поинтересовался Рейбайрн, «Потому что сначала надо научиться, как быть убитым, — ответил Дэмон, — а тогда уже будем и наступать». Услышав эти слова, солдаты взвода рассмеялись нервным смехом. Рейбайрн шмыгнул носом. Ему не нравится такой разговор и никогда не понравится. «Пусть лучше эти фрицы и гансы научатся сами, как быть убитыми, а со мной этого не случится. Никогда…»

Высоко в небо, чуть правее от него, взмыла вверх желтая ракета и лениво поползла вниз, описывая дугу; где-то под ней настойчиво застрекотал пулемет. Потом снова наступила темнота и тишина. «Даю голову на отсечение, там нет ни одного паршивого фрица», — пробормотал Рейбайрн, и его слабенький, никому не предназначенный голос сразу же затерялся в этой мрачной вечности холода и ожидания. Он глубоко вздохнул: «Ей-богу, я мог бы встать, швырнуть эту винтовку и спокойненько дойти до самого Берлина…»