Энтон Майрер - Однажды орел…

— Бен, — тихо сказал Дэмон. — Бен…

— Что?

— Что у тебя на уме, Бен?

Полковник бросил на него испытующий взгляд и быстро опустил глаза.

— Выпей еще, Сэм, — предложил он.

— Послушай, я ведь только что…

— Выпей побольше. Давай, давай…

От частого мытья кружка вытерлась до блеска, на краю ее была маленькая вмятина. У Дэмона вдруг защемило сердце.

— В чем дело, Бен? — спросил он.

— Возьми себя в руки, Сэм. У меня плохие новости… Расти только что получил через Пирл-Харбор сообщение из Вашингтона. А в Вашингтон оно пришло с Европейского театра военных действий, Сэм… — На лице Бена застыло какое-то озлобленное и в то же время умоляющее выражение. — Плохи дела, Сэм…

Взгляд Дэмона упал на отпечаток ботинка на земляном полу. Рисунок каблука рассекала какая-то линия. Его каблук. Значит, он где-то порезал его.

— Донни, да? — прошептал он. Бен утвердительно кивнул.

— Над Пфальцмундом. Во время массированного налета.

— …Уже проверили?

— Его самолет загорелся, отвалилось крыло. Парашютов не было.

Дэмон поставил кружку на стол, потом взял, сделал несколько больших глотков и опять поставил. Кивнул головой.

— Понятно…

— Бога ради, Сэм. Я что угодно отдал бы за то, чтобы этого не случилось.

— Ничего, ничего… — «А Томми? — подумал Дэмон. — Боже мой, Томми!» — …Она знает? — спросил он.

Бен отрицательно покачал головой.

— Никто не знает, кроме тебя. Сообщение передал толстяк Герберт из восьмой армии. Я разделяю твое горе, Сэм.

— Ничего, ничего… Спасибо. — Он проговорил это, уже стоя, хотя и не помнил, когда поднялся со стула.

Бен встал, добавил в кружку Дэмона виски, загнал ладонью пробку в горлышко и засунул бутылку обратно в противогазную сумку. Несколько секунд он стоял в нерешительности, опустив руки.

— Сэм, я бы все на свете отдал, чтобы не сообщать тебе этого. — Он нагнулся, натянул на себя плащ-накидку, надел каску. — Сэм…

Пламя фонаря заметалось, то ярко вспыхивая, то затухая. Дэмон будто окаменел. Казалось, он перестал дышать, кровь остановилась в жилах, чувства притупились. Наконец он взглянул на Бена, на его нелепо перекошенное лицо.

— Боже мой! — глубоко вздохнул он. — О, боже мой!.. — Сэм, хочешь, я побуду с тобой?

Дэмон покачал головой.

— Нет. Я скоро приду в себя. Увидимся в семь.

— Хорошо.

Бен еще раз взглянул на Дэмона, потом неожиданно обхватил его за плечи, крепко сжал в объятиях и нырнул под полог. Дэмон слышал, как он говорил с часовыми. Затем голоса стихли, и только свирепо хлестал дождь.

Дэмон сел. Его мальчик мертв. Мысль об этом никак не укладывалась в голове. Он не мог примириться с этим. Он остался без сына. К этому еще надо привыкнуть. Как много минуло лет…

Ну что ж, такова война. Убийство. Убийство людей. Кто-кто, а он хорошо это знает.

Он подошел к койке, вытащил из-под нее патронный ящик, вынул папку и стал просматривать письма Донни. Наконец нашел то, которое хотел прочитать. Это письмо мальчик написал, видимо, перед своим первым вылетом.

«…Я помню, что ты говорил о страхе. Еще в Гарфилде, когда Брэнд сидел в каторжной тюрьме. Помнишь? Не думаю, что из меня получится очень хороший солдат. Во всяком случае, в твоем смысле слова. Я слишком много размышляю, слишком обо всем тревожусь. Но я буду стараться, и, может, все получится не так уж плохо. Должно получиться неплохо, потому что нам надо победить в этой войне. Мы должны победить и победим!

Однако я пошел на войну не по тем причинам, по каким воюешь ты. Я иду воевать, чтобы положить конец всем войнам, милитаризму, тирании, чтобы никогда больше не могли появиться голодные, больные и отчаявшиеся, такие, каких мы видели на Лусоне. По-твоему, это невозможно. Ты считаешь, что войны будут всегда, ибо люди есть люди алчные, эгоистичные, жаждущие власти. А я уверен, что это возможно, что человек может и должен измениться и что это должно наступить теперь. И если ради этого мы должны отказаться от некоторых предубеждений, умерить гордыню, пожертвовать определенными материальными благами, если мы и в будущем должны жить строго и ограничивать себя в чем-то — пусть будет так. Пусть будет так, говорю я. Пусть. Немецкий летчик, который сегодня стреляет в меня, тоже верит в свою страну, права она или нет. Иначе зачем ему рисковать жизнью? Я считаю, что его страна не права. А что, если однажды, объективно, и моя страна тоже окажется неправой? Что тогда?

Да, это должно наступить — новые небеса и новая земля, как бы по-детски это ни звучало. Ибо если этого не будет, то все жертвы напрасны. Пролитая кровь, несчастья, разрушения — все будет напрасно. И это будет самым грязным оскорблением миллионам и миллионам людей, которые так много страдают в надежде, что наступит мир благороднее и чище…»