Энтон Майрер - Однажды орел…

— Томми, — сказал он усталым, но терпеливым тоном, который заставил ее стиснуть зубы, — давай сядем и спокойно поговорим об этом…

— …То есть поговорим серьезно. Отлично. Превосходно! Давай поговорим серьезно. Неужели так трудно признать свои ошибки, сбросить с себя эту обезьянью шкуру, отказаться от обезьяньего образа жизни и заняться чем-нибудь другим?

— Например?

— Ну, например… — уже несколько раз в течение последних месяцев ей хотелось высказать эту идею, но она хотела преподнести ее теперь так, как будто она только что пришла ей в голову, — …например, что ты скажешь насчет Декса?

— Кого?

То, что он не вспомнил этого имени, привело ее в бешенство.

— Стерлинга Пойндекстера, в Канне, ты же помнишь! Он предлагал тебе работу в маклерской фирме своего отца…

— А потом взял свое предложение обратно, — перебил ее Дэмон, улыбаясь.

— Это ничего не значит, то была лишь его тонкая шутка. Я уверена, что он без промедления даст тебе работу.

— В мире бизнеса, — сказал Сэм, искривив верхнюю губу.

— А что в этом плохого? Бизнесом занимаются во всем мире, скажешь нет? Здравомыслящие и умные люди, разумеется. Те, кто хочет жить по-человечески…

— Томми, дорогая, я не могу заниматься этим. Сидеть в кабинете с множеством телефонов, говорить о товарах, долговых обязательствах и договорах — все это не настоящее дело для человека. Они, собственно, ведь ничего и не делают, перекладывают с места на место бумажки, вот и все. Какой толк в этих бумажках, что они стоят?

— Эти бумажки ценные! — пронзительно воскликнула Томми. — Это деньги, за ними скрываются деньги!

— Томми, не кричи, пожалуйста. Скип вернулся домой вместе со мной, он услышит. Я не способен уговаривать людей, не могу обманывать их и заставлять отдавать свои деньги.

— Ты будешь не обманывать их, а убеждать. И конечно же ты способен это сделать. Ведь твои любимые солдаты верят тебе, да? Они же верят тебе, когда ты говоришь им, что надо сделать?

Сэм криво улыбнулся:

— Но у них ведь нет другого выбора.

— Не говори глупостей, они боготворят тебя, я слышала, что они говорят о тебе: «Он требовательный, но справедливый, прямой, заступится за тебя в любое время, если ты прав». Я же слышала их, они считают тебя ниспосланным самим богом, не чают души в тебе…

Томми не выдержала и заплакала. С нескрываемой досадой на себя, она с шумом села на койку. К черту все это! Какой толк от такого разговора? Она не может даже как следует отстоять свою точку зрения.

Сэм обнял ее, уткнулся лицом в ее волосы и что-то тихо говорил. Не разбирая его слов, она прильнула к нему, словно уставший ребенок, расслабилась в его сильных руках.

— Милая, — бормотал Сэм, — милая девочка, ты очень устала от этой жары, от того, что беременна. Все это действует на тебя так, что ты порой теряешь рассудок, воспринимаешь все в искаженном, преувеличенном виде.

«А может быть, я и в самом деле теряю рассудок? — думала она, прижимаясь лбом к его шее. — Может быть, меня подводят нервы?» Она не хотела согласиться с этой мыслью, вовсе не хотела. Но, Сэм, возможно, прав. Да, конечно.

— Дорогая, я понимаю, что тебе здесь сейчас ужасно скучно, но так будет недолго, ты увидишь, меня скоро переведут отсюда, я уверен, что переведут. Тогда станет лучше, мы будем жить по-другому. Конечно, в нашей жизни не всегда только солнце, луна и звезды, в ней много ритуального, однообразного, я это тоже понимаю, но дело в том, что ритуальность и однообразие есть во всем, всегда и во всем. Здесь они проявляются в большей мере и поэтому более заметны. — Он слегка прижал ее к себе, его руки казались такими большими, сильными. — Я верю в то, что делаю доброе дело. Эти солдаты моего подразделения — они все смотрят на меня с таким доверием, ждут от меня помощи и совета, хотят узнать, как стать хорошими солдатами, как вообще стать хорошими людьми. Ты понимаешь, Томми, они надеются, рассчитывают на меня… Если я займусь каким-нибудь бизнесом, это будет напрасная трата времени, я начну обманывать себя, потому что у меня не будет веры в то, что я делаю. И тогда очень скоро я вообще перестану быть человеком. Я начну презирать себя за это, потом и ты начнешь презирать меня и будешь совершенно права, потому что во мне не останется ничего, заслуживающего уважения. Неужели ты не понимаешь, Томми, что человек должен посвятить себя такому делу, на которое, по его мнению, он способен, в противном случае этот человек ничего не стоит. Может быть, для кого-нибудь другого бизнес — это как раз то, чем ему следует заниматься, но не для меня, хотя бы потому, что мне пришлось быть под Суассоном и Аргоннами. Когда я вспоминаю, что мне довелось видеть там, любая форма бизнеса становится для меня пустышкой. Понимаешь, о чем я говорю? Бизнесмен гонится за выгодой, чаще всего не задумываясь над тем, к чему это может привести; а положение между тем становится все сложнее и сложнее, а он тянет страну за собой: политиков, церковь, газеты, всех-всех, и наконец кто-то произносит одно слово, ужасное слово, после которого отступать уже невозможно… Бизнесмены продолжают накапливать капитал, политиканы произносят одну напыщенную речь за другой, говорят о патриотизме и преданности… Но там, на фронте, повиснув на проволочном заграждении, погибают простые ребята — клерки, фермеры, плотники… Я как раз тот человек, Томми, кто должен вести этих ребят на эту отвратительную бойню, кто должен попытаться научить их, как остаться живыми и вернуться. Я уверен, что это моя миссия.