Василий Аксенов - Гибель Помпеи (сборник)

Итак, мы нашли нашему герою подобающее место в чудесном, почти ослепительном мире и обеспечили его всем необходимым. Теперь можно было бы уже выпустить его из суперлюкса на палубу в перипетии рассказа, но, может быть, следует еще добавить, что Владислав Иванович, вообразите, не мошенник, не куркуль-собиратель и даже не ловкач. Он – друг, надежный человек, бескорыстный и смелый сподвижник, он – князь Мышкин современной партизанской структуры, звено пресловутой системы «стихийного перераспределения», он, наконец, просто-напросто физик-теоретик. Фамилия – не скрывается, она подлинная, Слава – это пожалуйста, это друзьям, а для дружбы открыт, о Гиббоне просто умалчиваем, и вовсе не потому, что это какая-нибудь криминальная кличка, но лишь собственная неудачная шутка, к сожалению, оказавшаяся с клейком.

Итак, выпускаем на палубу и прямо навстречу балерине Соколовой. Она – зябкое создание, на плечиках – шаль. В огромнейших глазах – надежда провести несколько дней в одиночестве. Увы, уже замечена несколькими противниками женского одиночества. Один из них, явный физик, приближается, подтормаживая. Что ж делать, не самый худший, кажется.

– Добрый вечер. Вот она, колыбель человечества. Вы курите? «Уинстон» или «Кент»? Прошу! Простите, не вы ли третьего дня в балетной программе «Белые ночи»?.. Ах, какая удача, огромное удовольствие познакомиться. Владислав Ветряков, физик. Ну, как вам колыбель человечества? Да-да, конечно, можно точнее. Вот, например, Средиземное море – колыбель человечества, а наше Черное, вот это данное море, часть Средиземного, ну… Уловили мою шутку? Простите, вы еще не ужинали, Ольга-тире-Наталья? Конечно, я знаю, что вы Валентина, но раз вы улыбаетесь, значит, понимаете юмор, и мы будем ужинать в атмосфере юмора, хорошего настроения, о балете и о физике ни слова.

В ресторане цены оказались катастрофически низкие и прейскурант явно без излишеств – дескать, насыщайся, но не задерживайся. Владислав Иванович, однако, на минуту отлучился с официантом Герой, «зарядил» его до полнейшего изумления, и вскоре стол покрылся развалюченной снедью. У Валентины Соколовой кругом пошла голова. Какая утонченная, подумал Ветряков, заметив, что балерина прикрыла глаза при виде угрей и лангустов. Ну, уж налопаюсь, думала Соколова.

– Какую вы музыку любите, Валентина?

– Я люблю музыку барокко. – Балерина открыла глаза: не промазала ли с барокко, не слишком ли, не надуется ли физик?

Но он уже шел бодрыми шагами к оркестру, к семерым молодчикам группы «Семь колес», явным, отчетливым оптимистам жизни.

– Рваните барокко, ребята! – попросил он их задушевно и зарядил их на весь вечер, да так сильно, что «Семь колес» от растерянности закрутились было в разные стороны, но быстро оправились и врезали то, что просили, рок-н-рол «Мемфис».

– Ах, Валентина-Валентина, – говорил в начале ужина Владислав Иванович, – гляжу я на вас, на ваши тихие движения, на овал лица, на то, как вы пьете, как кушаете, и лишний раз утверждаюсь в своем кредо – пессимизму бой! Ну, разве это, скажите, не счастье – кушать вместе?

Есть в мире натуры, боящиеся избыточного счастья, видящие в нем некую шаткость, кое-какую иллюзорность, но не таков Владислав Иванович с его устоявшимся кредо: человек рожден для счастья, как птица для полета!

– Всюду знакомые, и здесь тоже, – Валентина неудержимо смеялась и дразнила, дразнила клешней лангуста группу вновь прибывших, озиравшихся в центре зала. – О боги, как будто из ВТО не вылезала…

– Люди искусства! – вскричал Ветряков. – Да ведь это же улыбка судьбы! Мы, физики, очень-очень любим кушать с людьми искусства!

Он ринулся к трем мужчинам и двум дамам, расшаркался, потащил, одной рукой махнул Гераше, – друг, соответствуй! – другой оркестру, – давай барокко, ребята! – потащил к своему столу, не обращая внимания на недоуменные взгляды и легкое сопротивление. Валюша, принимай своих друзей! Не стесняйтесь, товарищи! Союз науки и искусства, сама жизнь нам подсказывает быть вместе!

Можно опасаться – не покажется ли наша ситуация довольно искусственной: если уж разгулялся на пароходе подозрительный богач, сразу ему подсовывают «людей искусства»? Трудно не согласиться, но еще труднее удержаться от соблазна: ведь если мы описываем вечер полного счастья нашего героя, то в этом полном счастье, увы, не обойтись без круглого стола, обсаженного «людьми искусства». Сделав такое извиняющееся телодвижение в адрес читателя, мы можем теперь свободно и спокойно рассаживать вновь прибывших, ибо в рамках подобной условности эти «люди искусства» как бы уже и не люди, вроде даже и не фигуры, а лишь фантомы – литературные штампы.