Василий Аксенов - Гибель Помпеи (сборник)

Ну, вот еще нечто. На танцах в клубе Деревоотделочного комбината какая-то пара разделась донага, продемонстрировала коитус и была не только не побита, но шумно одобрена танцующей молодежью.

Далее. Директор этого клуба, когда его вызвали на проработку в горком, явился туда с букетом горных маков. Замечательно, что букет был принят. В тот же самый горком позвонил как-то режиссер римской киногруппы, снимающей здесь фильм из заграничной жизни, и предложил превратить город в съемочную площадку, то есть практически реставрировать в Помпее капитализм.

Пенсионеру-активисту Карандашкину, торгующему на набережной билетами государственной лотереи, какие-то злоумышленники надели на голову цинковое ведро. Из ста тысяч билетов, отобранных негодяями у пенсионера, не выиграл ни один. Между тем Карандашкин направил открытое письмо ко всем честным людям планеты, а газета «Кузница здоровья» это письмо опубликовала. Завязалась нелепейшая полемика, остановленная только по прямому приказу идеологической комиссии.

Рекордом бессмысленной жестокости в те дни оказалось нападение каких-то бродяг на тигриный цирк. Огнетушителями они выгнали из клеток насмерть перепуганных зверей. Тигры эти уже в десятом поколении были цирковыми артистами и прыгали в обруч без всякой тренировки, просто по генетическому зову. Рассыпавшись по городу и столкнувшись со странными нравами помпеян и гостей курорта, они, естественно, одичали. Громоподобный рык этих несчастных тварей слышался в Помпее вплоть до ее последнего дня.

Происходили, впрочем, и какие-то маловразумительные акты добродетели. Как-то глухой ночью повара санатория «Родина» Матвея Тряпкина взяли за грудки какие-то трое и спросили – есть у тебя 50 рублей? Откуда у пьяного пищевика такая сумма? Налетчики обыскали бедолагу и, убедившись, что не врет, подарили ему полусотенную ассигнацию.

Какая связь существует между поступками людей и состоянием огненной внутриземной магмы – прямая или обратная, косвенная или непосредственная? Никто не знает, все запуталась. Розовая шапка над вулканом с каждым днем увеличивалась.

Ах, как мне работалось в те дни! Утром в пружинящих кроссовых туфлях я выходил из гостиницы и начинал бег по асфальтированному подъему из нижнего парка в верхний. В предрассветные эти минуты темно-синяя гряда на востоке обозначает свой край с предельной четкостью, потому что вот-вот из-за нее выскочит солнце, у меня и башка варила отлично – страницу за страницей я озирал свой опус «Резонанс на квазидискретном уровне»; и весь мой паровоз быстро, ловко и синхронно разогревался – молочная кислота из мышц уходила во внешнюю среду, помолодевший гемоглобин расправлял опавшие альвеолы, и эстетическая железа не дремала, а, напротив, просыпалась радостно и все с восторгом воспринимала – и кусты чайных роз, тайно и нежно зовущие в сумеречных углах под каменной кладкой, и сокровенное, слегка порочное шевеление набухшей персидской сирени, и восторженно наивный запах мокрой от росы глицинии. Какие строки мне тогда удавались, какие строки! «Система, склонная к распаду, не обладает, строго говоря, дискретным спектром энергий. Вылетающие из нее при распаде частицы уходят на бесконечность». Такие строки!

Я завтракал прямо за рабочим столом, съедал заготовленную заранее пару холодных яиц, пил растворимый кофе и читал свои фразы в окно своему Историческому Великану. Он, как обычно, щурил свои варварские глазки, странная смесь степного кочевника и швейцарского клерка, взирал на меня совершенно неопределенно, но мне казалось, что все-таки снисходительно одобрял: пиши, дескать, пиши, чего, мол, тебе не писать золотым-то «монбланом» по бумаге верже, пиши, но не забывай и о тех, кто свою писательскую страсть удовлетворял тюремным молочком и хлебным мякишем.

Бесчисленные изображения Исторического Великана делятся на два вида: величественный и человечный. Мой, упрятанный в цветущую помпейскую флору, не был ни тем, ни другим; какой-то особенный. Безымянный ваятель схватил его как бы в момент бессмысленного эмигрантского променада. Случались ведь, наверное, и у него в исторической жизни такие пустые дни: движение буксует, распадается на дурацкие фракции, долги у зеленщика и в мясной растут, однако брезжит, хоть малый, но луч света в темном царстве – издательство «Конпф» обещает аванс, а в Риме подстрелили полковника центурионов, пустяк, но все-таки приятно, во всяком случае можно спокойно прогуляться с соседом дантистом Грубером и показать ему волжской ладонью: да-да, герр Грубер, не поверите ли, вот такая архиокруглая грудь, эдакий увесистый арбузик… Этот мой ИВ как бы и не был великаном, просто слегка раздраженный, слегка нездоровый, немного недомытый, словоохотливый господин, сосед как сосед, нормальный ситизен. Я читал ему: