Артур Миллер: Голая правда

И вот сидя как-то раз с трубкой в зубах на шатком крыльце их бесплатного летнего домика, он увидел одинокую девушку, в глубокой задумчивости бредущую вдоль кромки океана. Солнце вспыхивало у нее на бедрах, и его посетило странное видение: будто он раздевает ее и пишет на ее теле. Его душа встрепенулась. Давно уже он и не подозревал, что способен на такую бурю эмоций. Он пишет на обнаженном женском теле - этот образ был таким же здоровым и безгрешным, как свежий батон хлеба.

Не исключено, что он так и не решился бы дать объявление, если бы не Ленин нервный срыв. Он читал Мелвилла в своем кабинете на третьем этаже, пытаясь очистить сознание, и тут снизу донесся истошный вопль. Вбежав в гостиную, он увидел, что Лена сидит на диване, сотрясаясь от собственного душераздирающего крика. Он обнял ее за плечи и не отпускал, пока она не обессилила. Разговаривать было не о чем - все и так было ясно: она погибала от чудовищной неудовлетворенности жизнью, постоянной нехватки денег и его патологической неспособности исполнять роль главы семьи. Он держал ее за руку, избегая смотреть в ее перекошенное, опустошенное лицо.

В конце концов она затихла. Он принес ей воды. Они молча сидели бок о бок на диване. Надеяться было не на что. Она вытащила сигарету из пачки «Честерфилда», лежавшей на журнальном столике, отковырнула ногтем фильтр, откинулась на спинку дивана и демонстративно затянулась, хотя доктор Зальц уже дважды серьезно предупреждал ее о возможных последствиях. У нее роман с «Честерфилдом», подумал Клемент.

- Хочу попробовать написать что-нибудь автобиографическое, - сказал он таким тоном, словно это сулило немалую выгоду.

- Моя мама… - начала она и снова замолкла, уставясь перед собой.

- Что?

Это невразумительное упоминание матери напомнило ему тот вечер, когда Лена впервые заговорила о своем чувстве вины перед ней. Они сидели в Лениной комнате у окна с видом на университетский кампус: роскошные деревья окаймляли живописную улицу, по которой лениво слонялись бездельничающие студенты. Воздух был полон глубочайшего покоя, отделявшего их от реального мира, в то время как там, в Коннектикуте, сказала Лена, мать вынуждена каждое утро вставать в пять, чтобы на первом трамвае тащиться на работу в прачечную. Ты вообще можешь себе это представить! Благородная Криста Ванецкая утюжит чужие рубашки ради того, чтобы ежемесячно высылать дочери двадцать долларов на жилье и питание, дабы та - кстати, в отличие от большинства студентов - могла не работать. Лена вынуждена была закрыть на это глаза и выбросить из головы мысли о собственном ничтожестве. Чтобы осчастливить мать, от нее требовалось только одно: состояться! Успех - скажем, должность штатного психолога в городском агентстве - искупил бы все!

В тот вечер на Лене был белый свитер из ангоры. «В этом свитере, да еще при этом безумном свете ты похожа на привидение», - сказал Клемент. Взявшись за руки, они вышли прогуляться по извилистым дорожкам, пересеченным черными, почти твердыми на вид тенями. Луна той безветренной ночью была какой-то особенно яркой и пугающе близкой. «Она сегодня как будто ближе, чем обычно», - сказал он, щурясь от слепящего блеска. Он любил поэзию точного знания, но уж очень математически выведенной была представшая перед ним картина. В этом удивительном сиянии его скулы и подбородок выглядели особенно мужественно. Они с Леной были в точности одного роста. Она и раньше знала, что он от нее без ума, но, оказываясь с ним наедине, чувствовала к тому же его желание. Вдруг он потянул ее в кусты и бережно уложил на траву. Они поцеловались, он ласкал ее груди, а потом лег сверху и попытался раздвинуть ей ноги. Она ощутила его эрекцию и сжалась от смущения и страха. «Клемент, я не могу», - прошептала она и виновато поцеловала его. Она и так позволила ему слишком много, больше, чем кому бы то ни было еще, и предпочла бы, чтобы он поскорее забыл о ее щедрости.

- Но в ближайшее время нам обязательно нужно будет это сделать.

Он откатился от нее.

- Почему? - нервно хихикнула она.

- Потому что. Смотри, что у меня есть.

Он вытащил из кармана и показал ей презерватив. Лена взяла его и провела большим пальцем по гладкой резиновой поверхности. Она старалась отогнать от себя подозрение, что посвященные ей стихи - все эти его сонеты, вилланелли, хайку - просто уловки, призванные подготовить ее к этой комедии с резинкой. Она поднесла презерватив к глазу, как монокль, и поглядела сквозь него на небо. «Я почти вижу луну».