Татьяна Москвина - Позор и чистота

Едешь ночью по шоссе мимо человечьего жилья – вокруг домики светятся так мирно, так уютно. Кажется, в любой можно зайти чаю попить, язык почесать. А в каком-нибудь таком домике в этот самый момент мужик топором домашних гоняет. Или дочку насилует. А вы тут навоображали себе картин семейного счастья, мимо-то едучи.

Так что это не людоедам положено с ума сходить. Это нам, друзья человечества, профессиональным доброжелателям его, как бы умом не тронуться.

Всего-то один рецепт сохранения душевного здоровья и есть.

Мимо. Мимо. На большой скорости…

……………………………………………………………………

«Младенческий сон души», в котором пребывала Ника, пока не знал серьезных вторжений. Всю свою маленькую жизнь она провела в доме с бабушкой и оттого чувствовала родство со всеми хорошими девочками из сказок. Дом, девочка, бабушка – даже не надо глаголов, сказка уже началась. А раз мама говорит, что надо ехать в Москву, – надо ехать в Москву. Для того цветка, в чашечке которого спала душа Ники, это ничего не означало. Она и половины слов, которые произносила бабушка, не понимала, но никогда не переспрашивала и объяснений не просила.

Все что-то говорят. И дождь говорит, и кошка говорит. А красивые женщины по телевизору поют: «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи». Разве их поймешь? Она спросила Аню, та фыркнула – ты давай как-нибудь сама шевели мозгой. А потом подзуживать стала: у бабушки спроси.

Ага, спросишь у нее. В чулан еще запрет, как тогда, когда на дискотеку ночную попросилась. Один раз! В позапрошлом году светил спортивный лагерь на лето, почти бесплатно – ни в какую. Коля Пименов, очкарик, проводил до дому – вышла с граблями и стоит. Смешная бабушка… Да я и сама поняла про поцелуи, только странно про такое петь.

Свирепо и беззаветно любила внучку Валентина Степановна. Не хотела отпускать ее в Москву с Карантиной. Та рассчитала по-своему: мать в Крым, она в столицу. А там уж на три дня – не на три дня, ничего не поделаешь, за две тысячи кэмэ не покомандуешь. Однако Грибова-старшая чуяла западню и дочь свою знала.

– Как вы вернетесь, так и я поеду. А дом оголять не дам. Вот еще новые новости! И билет мне покажи на обратно.

Да пожал-ста, мамуля. Вот ума палата – кабудто билет ни сдать, ни поменять нельзя.

Съездили в Питер, прикупили доче кеды в дорогу и туфли. Но дорогущее все! Карантина ахала – Париж оказался сравнительно дешевый городок.

А в это время Андрей прикидывал, куда поселить новых родственников. Диван им разложу – сам в кухне, на матрасе, решил пуританин. Потерплю три дня. Если, конечно, дело обойдется тремя днями. Тут уверенности не было. Он понимал, что столкнулся с человеческой настырностью в острой форме.

Настырность – качество древнее, однако люди, внедряющиеся в жизнь как разрывные пули, попадались Андрею все чаще. В основном то были женщины. Для них не существовали долгосрочные планы, сознательность повадки – какие у пули могут быть планы? Будучи глухими и слепыми к жизни окружающих, настырные немотой не отличались. Карантина звонила из Луги шесть раз, и каждый раз прижатая к уху трубка телефона нагревалась и запотевала. Расскажи-ка мне, отец, что такое есть потец? — вздыхал Андрей, повторяя в уме кошмарно-тоскливые стихи Введенского, и отвечал сам себе: – Потец – это пот, выступающий от смертельной тоски на ухе человека, который принужден слушать бред злобной и нахальной женщины, решившей его использовать. К тому же, говоря с Карантиной, Андрей всякий раз вспоминал подслушанную в детстве исповедь дядьки-Валерки, и его слегка мутило.

С этим он и боролся. Уговаривал себя. Да, он случайно узнал об этой даме постыдную тайну, однако она тут при чем? А если бы он такое узнал о друзьях, о родителях, о возлюбленных – неужели перестал бы верить им, любить их?

Неужели перестал бы? Так вот на чем все держится – на личных тайнах.

А если допустить, что наша жизнь действительно кому-то неведомому вся открыта, вся разложена перед ним, и этот несчастный (допустим, ангел-хранитель) каждую минуту видит все?! Как он может после этого любить человека, помогать ему? Хотелось бы верить – когда человек сидит на унитазе, ангелы-хранители все-таки деликатно отворачиваются.

«Я уверен, что люблю Эгле, – думал Андрей. – У меня меняется состав крови, когда я вижу ее или даже только думаю о ней. Но я не знаю о ней ничего позорного, грязного. А вдруг узнаю? Что будет со мной? Или, как утверждает Жорж, любовь – это недостаток информации?..»