Татьяна Москвина - Позор и чистота

Несколько секунд было совсем тихо. Он открыл глаза.

Эгле сидела, широко расставив ноги, опершись руками о коленки. Смотрела на него ласково, без раздражения, потом встала и приобняла героя, взъерошив ему белесые волосы.

– Времин, не мучай себя. Я ни за тебя, ни за кого не собираюсь выходить замуж. Дико даже слышать вообще. Я всерьез тебе говорю, я реально не человек. И потом: я тебя боюсь. Ты страшный. Эта твоя теория чистоты… Чистота спасет мир! Ты еретик… Маньяк вообще. Времин… Ты милый, ты умница, ты мой лучший друг, и мы все эти глупости насчет втыкания одних частей тела в другие части тела спокойно забудем. Тем более про кастрюльки общие. Ужасно неинтересно! И что вдруг? Так хорошо было. Я чуть не заснула у тебя на диванчике… А ты тут со своей агрессией. Ну посмотри на меня. Где ты таких жен видел? А?

«Как просто, – подумал Времин. – Чего я боялся? Вот и все. Вот и конец…»

…Но далеко было до конца.

Отец Андрея, врач-эндокринолог Илья Времин, сочетался вторым браком с медсестрой Аллой, прелестной провинциалочкой из города Бологое, и жил порядочной трудовой жизнью в скромном социалистическом уюте. Человек он был скучноватый, инертный и порядочный – даже с бездетной первой женой не стал разводиться. Сама умерла.

Зимой 1992 года, когда социализм в России опочил без лавров, папе было пятьдесят пять лет, маме тридцать девять, Андрею тринадцать. С такими цифрами стартовать в новую жизнь семье было трудновато.

Папа искренне считал, что большинство россиян тяжело больны именно по его части, и все реформы приписывал на счет дисфункции желез внутренней секреции. Съезды народных депутатов он смотрел сокрушенно, бормоча: «Поджелудочная ни к черту… гипотиреоз… проверить гипофиз…» – и проницательно утверждая, что немотивированная агрессия времени перемен сменится упадком сил и депрессией. «Новая жизнь… – удрученно приговаривал Илья Федорович, – опять двадцать пять новая жизнь… Больные люди! Больные люди!»

У мамы социальные катаклизмы включили бывший в режиме ожидания женский механизм выживания в экстремальных условиях. Она сделалась, в противовес угрюмому отцу, экзальтированно-деловитой, старательно добывала пищу и приработки. Правда, у нее завелась странная манера сопровождать рядовые бытовые действия какими-то почти рекламными выкриками. «Вот я сейчас пойду чайник поставлю! – восклицала мама. – Вот я поставила. Сейчас попьем чайку». «Надо мне постирать! – провозглашала она, и вскоре из кухни доносилось: – Вот первую порцию загрузила! Хорошо, что мы тогда купили нашу Вятку-автомат!»

Наверное, мама на свой лад боролась с безумием жизни.

Андрей, рожденный в СССР и все-таки успевший побыть в октябрятах и пионерах, доучивался в другой стране. Но мы не так зависим от социального строя, как от нескольких близких людей.

Озадаченные новой жизнью родители проморгали психоз у сына.

Однажды обожаемый друг Лешка бросил его вечером в парке Сокольники на растерзание шпане и удрал – и настойчивая, острая мысль пронзила все существо Андрея.

Лешка был добрый, веселый мальчик, хороший друг. Но вот же он бросил его в трудную минуту. Разве можно считать этого Лешку по-прежнему добрым, по-прежнему хорошим?

А разве вообще о человеке можно утверждать что-то определенное?

Лешка низкорослый, с толстым носом. Но он может за год вырасти, а нос нетрудно прооперировать. И вот наш, известный нам Лешка исчезает, и появляется другой человек.

Но так может быть со всеми! С любым, с каждым! Вот растет береза – и она всегда будет березой, пока не умрет. Бежит собака – и она всегда будет собой. А человек не держит форму. Про него ничего нельзя сказать наверняка.

Нет ничего настоящего, прочного! Герой, спасший красавицу, медленно поворачивается к зрителю, улыбается и обнажает белые, звериные клыки.

Ужас бил мальчика током. Он пристрастился к фильмам, где люди превращались в чудовищ, – готовился к взрослой жизни. Но для себя решил твердо: он будет таким, каким выбрал быть, и он будет таким всегда.

Без подлых превращений.

На него всегда можно будет положиться. Он не бросит друга, не предаст любимую. Он не растолстеет, будет стройным, легким, но крепким. Он выберет сам себя и будет верен сам себе!

Но из великого множества свойств не так-то просто выбрать подходящий набор. Решил быть молчаливым, а тянет вдруг поговорить. Решил не курить – а в компании, за школой, на пустыре так в кайф затянуться едким бодрящим дымком. А что делать по утрам с торчащим как подосиновик из мха дружком? Андрей понимал, что неизбежно превращается, помимо воли. Но и в этом диком, зыбком, трагическом подростковом состоянии держал героическое сопротивление.