Татьяна Москвина - Позор и чистота

Ну, голос ничего. Звонкий. Но песни дурные, разве сравнить с теми, что сволочь Валерка Времин сочинял?

По ощущениям Эгле, она проваливалась, несмотря на вопли публики. Кто-то сегодня тормозил ее, кто-то мешал, не давал взлететь. Два раза отказывал микрофон, Ленка-труба сыграла тяжело, грубо, да и опоздала на три такта, Сайру вообще пора убить. «Ну что, девчонки, отлетели?» – закричала в финале бодрым тоном –

Это была заводная песня, и некоторая мрачность текста совершенно рассеивалась зажигательным исполнением. Девушки-петрушки явно ждали ее и принялись исправно метать на сцену флаера. Катаржина стала оттаскивать дочку подальше от фанаток, в ее планах вообще было затеряться, отвязаться от дочкиных лужских подружек и только вдвоем проникнуть за сцену к мнимой принцессе. Чтоб видела – мать может все!

– Тот паренек обещал… – бормотала она. – Да пошли, пошли, концерт окончен, мы сейчас найдем твою певицу…

Они и впрямь столкнулись в узком коридоре, ведущем к гримерке, Андрей вел Камского и kazarozу к Эгле, был утомлен переживаниями за нее, раздражен равнодушным видом Жоржа и оттого довольно сердито попросил сперва обождать. Дворец культуры имени Советская-Власть-Приказала-Всем-Долго-Жить не ремонтировали лет тридцать, так, латали кое-что, он съежился, в тоске ожидая сноса, старчески мигал тусклыми лампочками, желтел, как горчичниками, пожилыми плакатами на стенах и уже давно не понимал, что там выли и орали на его сцене. Но, в отличие от злобного Отеля Стивена Кинга, он ничего не мог поделать с новыми постояльцами. Даже напугать.

– Что ты дрожишь как овца? Дашь ей диск, назовешь имя, она распишется, что дрожать, не понимаю. Вот было бы с чего…

В гримерке же – в которой Эгле было по сути нечего делать, ибо она не гримировалась, ей только чуть пудрили лицо – шел сумбурный нервный диалог между Эгле и Камским на виду у всей группы. Которая была рада-радешенька хоть сколько-нибудь оттянуть миг жесткого разноса от Королевы за лажу на концерте.

Камский говорил пустые слова благодарности, а Эгле пыталась понять, откуда в ней поднялась волна ненависти к гладкому, точно отлакированному, красавчику. Она резко отвечала – она считает выступление провальным и хвалить ее не за что. На что Камский сказал, что как артист артиста он ее прекрасно понимает, но внутренние оценки – это одно, а чувства зрителей – другое. И талант, талант! Может быть хуже, может лучше, но талант виден всегда… Они беседовали мирно, а их демоны, остолбенев от злости и оскалив зубы, готовы были разорвать друг друга. Это демон Камского сорвал концерт Эгле от зависти! Это он мешал ей вылить в зал настоящий жар, от которого публика плыла и краснела как в парилке. И что ему приспичило распоряжаться в чужом пространстве? У него была громадная аудитория, куда больше, чем у Эгле, ему писали сотни фанаток, так какого черта распалилась эта ненасытная утроба? А к душе приревновал, к завороженной душе бедного влюбленного! Не мог вынести сияющих глаз Андрея. Заколебали его чистые горячие лучи, которые испускал, сам того не ведая, Блёклый воин.

– Времин, – обратилась Эгле к Андрею, стоящему в охранной позе у двери, – кто там по мою душу, давай дозируй понемножку. – Да, Времин! – крикнула она, потому что тот уже отворил калитку и впустил гул коридора. – Времин! Андрюша! Скажи, водички чтоб принесли без газа.

– Времин? – охнула стоящая прямо за дверью Катаржина. – Какой Времин? Кто тут Времин?

– Ну я Времин, – ответил Андрей.

Карантина подтолкнула замершую Нику по направлению к Эгле, а сама схватила Андрея за рукав. Родственник, точно! Глаза один в один…

– Валерий Времин? – засмеялся Андрей. – Как не знать! Дядька мой родной. По отцу.

– С ума сойти! – закричала Карантина, и все в гримерке обратили наконец внимание на высокую размалеванную женщину. Таких крошек в бижутерии, напоминающей елочные бусы, Королева обычно звала ласково «попа-Новый год». Мельком взглянув на Карантину (комический типаж – раба Тарантула), Эгле перевела взгляд на девочку. А вот девочка – совсем другое дело. Влюбленно уставившись на Королеву, горлинка протягивала ей диск маленькими лапками и от волнения кривила губки.