Ребекка Годфри - Драная юбка

Их тела отбрасывали на стены огромные тени. Монструозные силуэты мелькали громадными согнутыми коленями и трясли руками. Они бы никогда в этом не признались, но, мне кажется, мальчишкам нравилось, что их тела проецируются в страшных темных великанов здесь, в мирной бетонной лощине пустого бассейна богача.

Я же не находила выхода энергии. Я попыталась написать в блокноте письмо отцу, но мысли скакали быстрее слов. Я подумала о коварной и симпатичной Амбер. Сара, тебе рано бежать. Сара, ты почти созрела учиться. Что она имела в виду? Мне так хотелось, чтобы она была здесь, мы бы вломились в особняк и от души наворовали украшений. Бьюсь об заклад – внутри были бриллианты и изумруды, и мне так хотелось протянуть руки к их холодному блеску и потрогать. Но мне лучше оставаться незаметной среди пятнадцати буйных мальчиков. Прошло уже два дня, и я ничего не пила. Я никому не навредила.

Николас жил над какой-то сомнительной мастерской по починке велосипедов. Там никто никогда не появлялся. Он отказывался объяснять, но, я думаю, тут был замешан его поставщик. Кое-какие детали надо бы скрыть, чтобы защитить невиновных, но я-то знаю, что вы не заложите Святого Николаса.

Ну, в любом случае, когда мы очутились у входа, он возился с замком, а я взглянула на Синий Дом. Везде горел свет. Играла роскошная злобная музыка. Три девушки лежали рядом на островке газона. У одной зеленые волосы, другая в черном кружевном платье, а третья помахивала тростью и была одета в черную кожаную куртку. Все три выглядели лет на двадцать. Николас втолкнул меня в дверь, но перед тем, как я оказалась в доме, я мельком увидела их блаженно улыбающиеся, раскрасневшиеся лица с размазанной помадой.

В постели он предостерегал меня о моем теле, как раньше – о Синем Доме.

Его прикосновения были нежны и бесцельны – мне казалось, из-за спидов. Он потерял интерес и винил в этом изуродованный копчик. Но я была готова, мне надоело, что мы едва скользили телами друг по другу.

Ты не готова, сказал он.

Почему?

Ты слишком молода. Ты должна подождать, когда влюбишься.

Я никогда не влюблюсь.

Я не врала. Я помнила Семейство Кайфа; я слишком много знала о любви и никогда бы не стала такой же.

Ты подросток. Влюбляться – твое главное занятие.

Но я не хочу влюбляться. Я хочу… Ты хочешь себя разрушить? Хочешь стать шлюхой?

Нет, ответила я, но я…

Тогда прекрати просить. Ты меня подставишь. Ты же еще ребенок, черт подери. Ты – статья. Ну, может, мы…

Он отвернулся, потому что не желал спорить. Он установил правила. Мы должны были играть по ним.

Пока он спал, я трогала шрамы на его спине. Рубцы от бетона и тротуара служили доказательством его отваги, но для меня они были не совсем шрамами. Слова, вырезанные скрепками, ножами и лезвиями, – это шрамы. Ну как он мог подумать, что я невинна, когда не он, а я видела выжженные на грудях цветы и выгравированные на бедрах слова. Ах, свалившийся с десятиметрового трамплина Мистер Чемпион, распавшийся надвое, зашитый, и сейчас – как плюшевый медвежонок. Думая про Амбер и Кэсси, я поинтересовалась, больно ли было падать. Это здорово. Лучше секса . Да, очень. Жутко больно, но не страшно, потому что меня положили под капельницу с морфием.

Беспокойная от вожделения, я выползла из постели, на цыпочках пробралась к окну и отодвинула занавеску.

В Синем Доме все еще горел свет, девушка в кружевном платье в одиночестве валялась на траве, будто ее удерживали невидимые объятия. Она выглядела очень нелепо. Николас прав, подумалось мне, они там все мерзкие. Иди спать.

Я пошла и проспала до пяти утра, пока меня не разбудил пьяный и отчаянный девичий крик. Голос звучал, как песня, приятный, грубый и такой знакомый, что я решила, это все еще сон.

Льюс! нетерпеливо пропела девочка, будто она убьет себя, если ее не послушаются. Впусти меня, Льюс!

Я обвила руками своего парня в надежде, что он проснется и обнимет меня в темноте. Во сне я была на похоронах, и Джастина больше не пела, потому что была мертва.

Поутру я была как никогда непоколебима в желании стать медсестрой. Мое лицо в зеркале стало теперь совсем не румяное и пылающее, а бледное и белое, как у актрисы кабуки. И оцените: Николас украл для меня из магазина форму медсестры. Белые колготки и туфли на белой подошве. Когда он ее мне преподнес, я заорала от радости, а он держал меня за бедра и раскручивал. Я была хорошенькая, но мне было важно не это: втайне я надеялась, что наряд его возбудит. Я вернулась к жгутам и йоду.