Ребекка Годфри - Драная юбка

В саду кто-то еще был, я услышала шаги за кустами роз.

Я разглядела его; мое лицо еще вжималось в грязь. Отец. Он стоял в нескольких футах с серебряными ножницами в руках. Он не закончил срезать цветы, а просто развернулся и пошел по утоптанной дорожке к дому. Я знала, что он наблюдал за мной, потому что в его глазах я разглядела вину и ужас.

Смахивая грязь с лица, я перевернулась на спину. Я смотрела на небо, которое превращалось из серого в черное, потом на нем появились первые звезды. Ветер коснулся моих волос и прошелестел в деревьях.

Я хотела попасть в свою комнату, но не решалась зайти в дом. Как я взгляну ему в глаза? Мой бедный отец, наверное, всего лишь вышел срезать цветы. Потому что он всегда делал это для меня. Когда я возвращалась из школы, ваза с цветами ждала меня на растрескавшемся белом подоконнике.

В тот вечер в моей комнате не было роз. Я кинула блокнот на пол, и страницы затрепетали веером. Написанные у Мина слова казались еще большей насмешкой после чудовищного разговора с Брауном. Стань манекенщицей. Беги из этого города. Будь у меня нож, я бы смогла вырезать эти слова. Вместо этого я выдрала страницу и разорвала ее в клочки.

На столе лежал «Лорд Джим». [4]Мне полагалось написать годовое сочинение по английскому. Показать, как роман раскрывает темы: (а) человек и природа или (б) человек и люди. Я решила притвориться старательной ученицей, на случай, если папа зайдет в комнату. Однако я совершенно не ощущала себя старательной. «Лорд Джим» – да наплевать. Я провела целый год в героических приключениях Беовульфа, Гамлета и Роберта Планта. Ландскнехты и вероотступники – я была сыта по горло их триумфом над препятствиями. Я запустила «Лордом Джимом» в стенку.

Когда я вышла на кухню, отец на меня даже не взглянул.

На ужин суп, как неожиданно. Симус был поваром в Парсифале, ресторане здоровой пищи, где подавали семнадцать видов супов. Божественная Капуста и Жеруха – что-то типа того. Ресторан постоянно был набит тощими студентами и обкуренными голландками из общежития. По четвергам бедняки ели бесплатно.

В тот вечер в супе что-то подгорело, в зелени плавали черные хлопья.

Фарфоровая супница была в изящных розочках. Все в нашем доме было старым и обшарпанным, все, кроме посуды. Мать Эверли подарила ее моим родителям на свадьбу.

Ходят легенды, что после свадьбы моя мама попыталась расколотить все свое приданое. Молодожены закинулись кислотой в гостиничном номере. Отец пытался остановить маму, но она была сильно не в себе. Думала, что чашки – это такие птицы, пытаются летать по комнате.

Она метала фарфор в стены, разукрашенные розовыми сердечками.

Осколки были просто прекрасны, утверждала она, белые черепки – будто лебеди.

Я никогда не видела моей бабушки, даже ее фотографий не видела. Может, она лысая и с подагрой, дряхлая маразматичка в своем особняке в Мичигане. Мой дед изобрел какой-то оптический механизм и после смерти оставил целое состояние своей жене и единственной дочери Эверли. Эверли была невероятно щедра. Она отдала все свои деньги Семейству Кайфа.

Если я стану манекенщицей, узнает ли бабушка мое лицо в журналах? Отец сказал, что я все больше похожа на Эверли, и эта схожесть его порой пугает. Когда они познакомились, ей было шестнадцать.

Первая любовь – самая тяжкая, говорил отец со слезами на глазах.

Первая любовь самая… Господи, я не выдерживала, когда он так слабел. Из-за этого я перестала расспрашивать о матери. Только его потерянное лицо при малейшем воспоминании заставляло меня радоваться, что я никогда не влюблялась и мне это не грозит в окружении идиотов типа Дина Блэка.

Как прошел день? всегда спрашивал меня отец после школы. Всегда, но не сегодня. Оно, пожалуй, и к лучшему. Что бы я ему ответила?

Папа, сегодня я прогуливала и познакомилась с мужиком, который сказал, что я могу стать манекенщицей и заработать много денег. Его мерзопакостный друг умолял меня пойти в его студию посниматься. Пристрелка, вот как это называется, а ты – вроде жестяной утки в тире. Эти мужики пообещали, что помогут мне переехать в Нью-Йорк и попасть на страницы «Семнадцати». Папа сильно бы расстроился, узнай он, что мне этого очень захотелось, пусть на мгновение. Он хотел, чтобы я воспринимала красоту как зло. Тщеславие увлекло твою мать в темные лабиринты. Он съеживался всякий раз, когда заставал меня за чтением модных журналов.

Почему бы тебе не почитать книжку? постоянно спрашивал он. Сходить на пляж? Солнце, эти журналы погубят твою душу.