Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

Никто бы и не обратил внимания на эти исчезновения, если бы один из новообращенных не заявил в жандармерию. Юноша, по имени Фишель, только что принявший послушание, заподозрил неладное, когда аббат на его вопрос об одном их пропавших монахов попросил его хранить тайну, чтобы не портить репутацию монастыря. Только тогда, объяснял Фишель, он почувствовал, что что-то не так.

Полицмейстер начал рутинное расследование. Но когда Киппенберга пригласили на допрос, он вдруг потерял самообладание и признался, что убил пятерых собратьев по ордену. В тот же день он указал место, где он спрятал трупы, вернее, то, что от них осталось — тела убитых были расчленены на мелкие части и спрятаны под алтарем в монастырской церкви. Преступление было совершенно непонятным — аббат не мог назвать никакого более или менее разумного мотива убийств. Он, казалось, испытывал облегчение после признания, как будто с плеч его свалилась огромная тяжесть.

Господин за письменным столом, на чью долю досталась роль судьи в этом процессе, был первым, кто прочитал протоколы допросов, застенографированные с помощью нового метода Габельсбергера. С того самого декабрьского вечера, когда прокурор лично передал ему бумаги, он прочитал их столько раз, что знал почти наизусть.

Прежде всего он не мог понять, о каком «мальчике» говорит Киппенберг. Аббат утверждал, что им управлял некий голос, не терпящий никаких возражений, голос, приказывающий ему совершать одно зверское преступление за другим. Во всем виноват «мальчик», утверждал Киппенберг, именно «мальчик» и был истинным убийцей — ведь это он приказывал ему лишить жизни его собратьев, одного за другим. Но на вопрос, о каком мальчике идет речь, аббат либо уклонялся от ответа, либо разражался рыданиями — тот же самый «мальчик» приказал ему хранить молчание.

Как-то раз судья инкогнито посетил заключенного. Аббат сидел на тюремной койке и казался совершенно погруженным в себя. На губах его блуждала идиотская улыбка, взгляд был погружен в никуда. Губы непрерывно двигались, но разобрать, что он говорит, было невозможно. Судье пришлось несколько раз окликнуть аббата, прежде чем он обратил на него внимание. — Помогите мне, — сказал он наконец, и в голосе его звучало такое отчаяние, что у собравшихся пробежал мороз по коже, — это мальчишка вынудил меня. Он диктовал каждый мой шаг.

Убийства были настолько жестокими, что газеты не решались публиковать все детали. Киппенберг держал монахов в заточении в подвале, снятом им на окраине. Одного он заставил выпить синильную кислоту, другого прибил к стене гвоздями в позе распятия, и к тому же загнал ему в задний проход большой крест. Еще двоих он сжег заживо, после чего съел «с превосходной приправой», как он, не моргнув глазом, сознался на допросе. Пятый, чью голову так и не нашли, подвергся еще более изощренной пытке: сначала Киппенберг отрезал у него пальцы ног, один за одним, потом пальцы рук, половые органы, уши. Потом запустил в подвал изголодавшегося бродячего кота. Монах, признался он, был еще жив, когда зверь приступил к своему пиршеству.

— Мальчик указывал мне, что я должен делать, — повторял Киппенберг раз за разом, когда его спрашивали, зачем он все это делал — Им движет такая ненависть, что это просто невозможно представить. Это все месть за то, что мы сделали с Шустером.

— Какой мальчик? — снова спрашивали его. — И какой Шустер?

— Тот, что читает мысли, — загадочно отвечал Киппенберг. — Глухонемой, подопечный Шустера. — И снова разражался неудержимыми рыданиями.

Имя Шустера возникало на допросах так часто, что жандармерия вынуждена была навести о нем справки. Оказалось, что Шустер — старый монах-иезуит, исчезнувший при загадочных обстоятельств во время поездки к святым местам в Италии.

— Мы сознательно послали его на смерть, — бормотал Киппенберг, — я и те пятеро… те, кого мальчик приказал мне убить… это мы послали его в Ватикан, вот мальчишка теперь и мстит…

Один из привлеченных судом экспертов высказал предположение, что Киппенберг страдает пироманией, поскольку в процессе следствия выяснилось, что он сжег не только двух своих братьев по ордену, но и часть книг в монастырской библиотеке, от чего, по словам свидетеля, получил «несообразное событию удовольствие». Допускалось, что не одно, а несколько извращений послужило причиною действий аббата.

В своем заключении эксперт классифицировал сексуальных преступников совершенно в духе Линнея. Список, кроме пироманов, включал также содомистов, педерастов и эксгибиционистов. Помимо этого, приводился перечень извращенцев, вызвавший у членов суда дрожь отвращения: геронтофилы, предпочитающие половые сношения со стариками, зоофилы и зооэрасты, отдающие предпочтение животным; в списке фигурировали также прессбиофилы, испытывающие неодолимую тягу к слепцам, а также гинекомасты обоего пола, объединяемые влечением к мужчинам с женской грудью. Были там и так называемые инвертиты, готовые заплатить состояние за одну ночь с гермафродитом, не говоря уже о диспареневтиках, которых приводили в неописуемое сексуальное возбуждение боли в матке у партнерши. Отсюда следовал вывод, что аббату могли быть присущи несколько подобных извращений.