Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

Вырубили лес и заложили плодородные поля. В каждой деревне был свой индейский оркестр, часто превосходный, поскольку индейцы по природе были очень музыкальны. В низовьях реки Парагвай поселки выросли и превратились в небольшие города. Всеми ими руководили иезуиты-миссионеры, такие, как отец Зепп или отец Леандр, мужественные люди, не боявшиеся ничего, кроме сверхъестественных тропических гроз. Охотники за беглыми рабами, мамлюки, не допускались на территорию миссии. Идеи Луи Бланка и Карла Маркса, расплодившиеся в Европе сто лет спустя, процветали в Царстве Музыки по другую сторону океана — в поселках не было частной собственности: все было общим.

В задачу Шустера входило построить величественный инструмент, чья гармоническая мощь должна была обратить к Богу души последних упорствующих язычников, и он погрузился в работу с примерным усердием, вдохновляемый в равной степени Богом и страхом. На вторую неделю после прибытия он приказал дюжине индейцев, прибывших на каноэ из поселка в низовьях реки — оттуда был примерно день пути, — прорубить четырехкилометровую тропу к плато. Они обращались со своими мачете с таким же искусством, как и с привезенными с собой струнными инструментами, на которых они по вечерам играли гимны ночному небу; так же ловко, как ловили попугаев — пойманных птиц они держали в плетеных клетках и продавали немецким купцам. Шустера приводили в восхищение их благозвучное пение и то, как они малевали лица краской из красной коры, чтобы отгонять злых духов джунглей. Но когда он спрашивал о диких индейцах, находившихся, по слухам, где-то поблизости, они отвечали загадочными улыбками.

Тропа заканчивалась широкой прогалиной. Некоторые части органа были настолько тяжелы, что их почти невозможно было пронести по тропе без риска уронить, и Шустер немало с ними намучился, пока отец Зепп не предложил катить их прямо в ящиках на катках из бревен; на крутых участках приходилось пользоваться канатами и полиспастом. Еще неделя ушла на такелажные работы, а потом, под присмотром Шустера, началась сборка органа под навесом из плетеных циновок. Индейцы больше не прикасались к своим инструментам: они тихо сидели на корточках на опушке, отгоняя москитов пальмовыми листьями — и в их молчании было что-то настолько грозное, что у Шустера по коже бегали мурашки.

Где-то там, за зеленой стеной джунглей, в районе, сотнями лет обозначаемом на картах вице-короля белым пятном, скрывались последние дикие индейцы гуарани. В Асунсьоне Шустер слышал, как спившиеся метисы рассказывали о тайном волшебстве, доводящем до умоисступления даже самых закаленных воинов, о дикарях, консервирующих человеческое мясо ядом древесной змеи и поджаривающих сердца миссионеров, приправленные красным перцем, на костре. Он не верил в эти россказни, но теперь, когда джунгли по ночам наполнялись леденящими душу звуками, на опушке леса то и дело зелеными огнями вспыхивали глаза ягуаров и с реки доносились стоны утопленников, он готов был поверить во что угодно.

В тот самый день, когда орган был готов, индейцы внезапно исчезли. Шустер не мог бы объяснить, как это произошло: он привычно оглянулся на опушку, но там уже никого не было; казалось, их поглотили джунгли. Отец Зепп уехал в Асунсьон встречать делегацию из Ватикана, а Леандр был в миссии с двумя женщинами, заболевшими малярией. Он прислушивался к болтовне попугаев, многоголосому хору насекомых, странному пощелкиванию в джунглях, вечно умирающих и возрождающихся джунглях, и именно в этот момент, потрясенный величием творения, он сел за клавиатуру и начал играть.

Он играл несколько часов, без перерыва, ноги его без устали качали воздух, он импровизировал с мануалями, аликвотами, лабиалями и лингвалями — фуги, хоралы, менуэт. Он пытался представить себе, как выглядит эта странная штука, если смотреть на нее из укрытия в джунглях, глазами, никогда не видевшими белого человека. Что это — странный трон для кого-то высшего? Или зверь рыкающий, оседланный человеком, точно как в последний час Апокалипсиса? Когда он взял последний аккорд, уже стемнело, но джунгли хранили странное молчание; даже цикады, казалось, затаили дыхание.

Шустер упал на колени и прочитал весь венок молитв, после чего, вверив свою судьбу Господу и утолив жажду графином мелассы, заснул в гамаке, натянутом между двумя деревьями акайи.

Когда он открыл глаза, уже рассвело, обезьяны-ревуны оглашали окрестности своими любовными серенадами.