Карл-Йоганн Вальгрен - Ясновидец:

Много позже, в Данциге, когда в образе бродячего кота он сидел на подоконнике богатого буржуазного дома, он в малейших деталях припомнил последовавшие за этим вечером события, в результате которых он был оторван от своих корней и выброшен на орбиту беспощадных лет вокруг солнца — черного, переставшего светить солнца. Он помчался по коридору, скатился по лестнице. Он помнил удивление гостей, мужчин, глядевших на него с легко читающимся на лице отвращением или оторопью, девушек, пытавшихся преградить ему путь, помнил крик ужаса, вызванный его появлением; он мчался по следу пульсирующей болезненной страсти и молил Бога только об одном — чтобы ничего не случилось с Генриеттой. Он открыл дверь в одну из комнат. Мужчина, одетый в женское платье, обернулся к нему и улыбнулся, но улыбка тотчас же сменилась гримасой брезгливости. Ему было нелегко найти верный след в паутине желаний, опутавшей дом, в паутине тайных стремлений души и тела. Изнемогая от ужаса, он бежал дальше, хромая на своих коротеньких ножках, то и дело теряя равновесие под тяжестью огромной головы; перед глазами его неотступно стояла Генриетта Фогель.

В зале стояли несколько гостей, совершенно голых и пьяных, они склонились над девушкой, упавшей на пол — на глазах у нее была повязка. Он распахнул дверь еще в один номер — там двое мужчин занимались одной девушкой. Лицо ее было настолько искажено стыдом, что он ее не узнал. Группа матросов указывала на него пальцем, нервно хихикая, а двое из них, близнецы, вспомнили о своей сестре, тоже родившейся уродом. Он, не обращая внимания, бежал по следу, но след этот то и дело пересекался другими.

Он нашел ее номер в самом дальнем конце пристройки. Попытался открыть дверь, но она была заперта, и он начал изо всех сил стучать в нее головой и ногами. На шум начали сбегаться люди — те самые смеявшиеся над ним матросы, офицер в парадном кителе, но босой и без штанов, знакомые девушки, едва прикрытые попавшимися под руку тряпками.

«Что происходит?» — спросил кто-то, но мальчик, казалось, не слышал, он бился и бился в дверь головой.

Отовсюду доносились до него обрывки мыслей: «Бедное дитя… такой урод… зачем позволили ему родиться на свет…» Откуда-то появилась мадам Шалль. «Все, аукцион закончен, маленькое чучело, — пошутил кто-то. — Сто восемьдесят золотых марок. За эти деньги можно прожить у вас год, включая любовь и завтрак».

Но он продолжал грохотать в дверь, пока кто-то не повернул ручку изнутри.

Он никогда не забудет внешность этого человека, которому суждено еще произнести свою заключительную реплику в драме его жизни — бегающие голубые глаза, усы с блестящими капельками пота, отглаженный бархатный халат, расстегнутые панталоны. Он обвел всех холодным взглядом и, наконец, заметил мальчика.

— Это еще что за выродок? — повернулся он к мадам Шалль. — У вас тут бордель или сумасшедший дом?

— Нижайше прошу прощения, господин придворный судья, — сказала она, — мальчик поднял такой шум, и мы подумали, что случилось несчастье.

Сквозь щелку двери он увидел Генриетту. Она сидела на краю постели, пока еще в одежде. Лицо ее было бледным как мел. На этот раз, сказал он себе, я успел вовремя.

— Проследите, чтобы это чудовище заперли, и оставьте нас в покое.

Собравшиеся стали расходиться, а мадам Шалль еще раз попросила извинения за случившееся. Ей надо было бы внимательнее следить за мальчиком, сказала она, он недавно болел и еще не совсем поправился. Человек с усами кивнул и хотел было закрыть дверь, но Эркюль успел проскользнуть в комнату.

Вновь возникло замешательство. Он вцепился в Генриетту, и та вдруг, прижавшись к нему, горько зарыдала. Вновь собрались девушки — им было интересно, что тут опять случилось. Мадам Шалль попыталась оторвать его от девочки, но вдруг замерла как парализованная и смертельно побледнела. На какую-то секунду ей показалось, что она сошла с ума, потому что вдруг услышала в себе замогильный голос. Она почему-то сразу поняла, что голос этот принадлежит Эркюлю, и он произнес совершенно отчетливо:

Это он отрезал грудь у Магдалены Хольт!

Перекрывая тревожный шепот девушек и душераздирающие рыдания Генриетты, судья заревел:

— Уберите немедленно этого проклятого урода, или я не знаю, что я сделаю!

Но даже если бы Эркюль мог слышать эти слова, они не испугали бы его, потому что единственное, о чем он думал, было спасти девочку. Он даже не замечал сыпавшихся на его спину ударов, но мадам Шалль, все еще потрясенная услышанным и посчитавшая, что сам Святой Дух говорит с нею голосом Эркюля, оттолкнула магистра.