Андрей Хаас - Ярость

– Знаю, и я не стал бы тебя беспокоить, если бы мог гарантировать экспертизу сам.

– Понимаю. – перебил его Владимир Львович. – У всех есть предел возможностей. Ты это хотел сказать?

Тропинин промолчал и, как опытный игрок в покер, снова надел темные очки.

– Я только хотел уточнить одну важную деталь, – осторожно вклинился в разговор Бучаков. – А кто еще сейчас знает об этой «проблеме»?

– Здесь никто, но в Монако весь менеджмент «Сотбиса», а это все равно что знают все. Мы засветили портрет, его оценивали, у него даже нашелся потенциальный покупатель, по моим сведениям, банкир из Чехии, собирающий коллекцию, в том числе и русского искусства.

– Значит, если я правильно понял нынешнее положение дела, – подытожил Бучаков, – необходимо осуществить следующие действия: нужно провести подконтрольный анализ подлинности, желательно у нас в России, так? И с его помощью, если есть возможность, доказать чистоту работы. Это раз. Потом забрать копию портрета из этого музейчика, ну, скажем, на специализированную выставку, и уничтожить ее, это два. Следом за этим изъять из фондов в Вышнегорске акты хранения этой работы за все годы и любые упоминания о ней, а для этого послать туда запрос, а еще лучше – проверку, пусть перевернут там все вверх дном, наверняка есть чем их прищучить. Это три! И наконец, самое сложное – задним числом официально вернуть картину артисту по его же просьбе, с тем чтобы он перед смертью успел продать ее фиктивному покупателю, от которого она, чистенькая, поступит в наш фонд. Так?

– Молодец! – изображая на лице подобие улыбки, нетерпеливо буркнул Владимир Львович. – Бери бумаги и действуй. Держи Виктора в курсе событий. Про наследников артиста не забудь.

Тропинин посмотрел на часы и мысленно похвалил себя с успехом. Он потратил всего лишь пять минут на эту беседу, а внезапное обнаружение фальшивки уже воспринимается как непредвиденное осложнение, и ответственность за возможный скандал без раздумий переложена на головы ни в чем не повинных музейщиков. Пока неплохо.

– Да, все так, – вслух согласился он с рабочим планом Бучакова. – Это нужно сделать срочно. Иначе они сами поинтересуются, у кого я купил портрет. В лучшем случае выяснится, что фонд выставил на продажу подделку, а в худшем – краденную из музея картину. Я не могу рисковать репутацией! Нужно изъять абсолютно все упоминания об этой работе, не должно остаться ни одного намека на источник ее происхождения. В противном случае будет даже лучше, если она совсем исчезнет.

– Если только это подделка! – раздраженно прорычал Владимир Львович. – Откуда в музее… ладно, хорошо, не в музее, у покойного артиста могла оказаться фальшивка? А? Подумай сам! И это в какие годы! Конец шестидесятых! Тогда матрешку иностранцам боялись нарисовать, а тут такое дело! Послушай, а этот Верещагин, он что, действительно так хорош и столько стоит? Я чего-то такого и не помню.

Тропинин внимательно посмотрел на удивленного Владимира Львовича и понял – тот не врет. «А ведь действительно не знает, самодовольный осел», – подумал он, застегивая папку и допивая понравившееся вино.

– Подведешь ты меня под монастырь с этими картинами, – мрачно сказал Сидич.

– Василий Верещагин, – наставительно произнес Тропинин, – это гениальный живописец, работы которого находятся во всех крупнейших коллекциях русского искусства.

– Вот как! – насмешливо передразнил его Владимир Львович. – Напугал ежа голой жопой. А я думал, он так, барахло. Ну, тогда ладно, если живописец, придется напрячься. Лети в свою Францию и ни о чем не беспокойся. Все это мелочи. Через три дня твой гениальный Верещагин исчезнет из бумаг музея, как старик Хоттабыч. Можешь мне поверить, это в наших силах. Ну а эксперты, ты сам знаешь, хоть они и продажные шкуры, но многие вопросы теперь даже за деньги не решить.

Когда Бучаков распрощался и ушел, Владимир Львович пригласил Тропинина в дом.

– Будем считать, что с твоей проблемой мы уже покончили, – тяжело дыша, заявил он, поднимаясь позади гостя по старинной скрипучей лестнице. – У тебя еще есть минутка? Тогда давай я тебе расскажу и о моих делах.

Услышав словосочетание «о моих делах», Тропинин улыбнулся. Они были знакомы уже не один год, и Виктор прекрасно знал, что за этим «о моих делах» у матерого аппаратчика Сидича всегда стоит головоломная комбинация, хитроумнейший план, а иногда и сложное театрализованное действо со множеством актеров и статистов, героями, злодеями и целым ворохом сопутствующей бутафории. Такая уж у него работа, если это можно назвать работой. Виктор еще раз взглянул на часы и установил, что до начала регистрации на его рейс остается два часа. Огромный, сопящий, похожий на медведя Сидич влажно дышал ему в спину. На втором этаже особняка размещался кабинет, который соединялся смежными дверями с обшитой дубом библиотекой. Когда они туда добрались, Владимир Львович заглянул в библиотеку и, убедившись, что в ней никого нет, пригласил Виктора в кабинет.