Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Прошли годы, и ужасное детище первых пятилеток наконец прекратило давать ток. Теперь электростанция стала не Живой и даже не действующей, а нормальной, мертвой.

Однако остов ее, чопорный и гордый, остался. А вокруг остова этого оставались и россыпи деревянных частных домишек, деревянных же казенных двухэтажных бараков и даже несколько бараков кирпичных, благоустроенных. Нельзя было оставлять пусть и немногочисленных, но все-таки жителей этих богом забытых (если не проклятых) земель совсем без транспорта. Это значило бы совсем бросить их на произвол судьбы, а судьба здесь склонна к самому разнузданному произволу. С другой стороны, и проводить хорошие пути сообщения в эту дыру было и дорого, и досадно. Поэтому решено было сохранить ветхую трамвайную узкоколейку и пустить по ней один-единственный трамвай. Немного подумав, городские власти решились даже на два трамвая — один туда, другой обратно. Но уж зато два самых старых, доисторических трамвая, которые не только не жаль потерять, но даже и стыдно пускать по шикарным улицам и широким бульварам индустриального города-миллионера, откопали где-то в депо пару таких. Со штурвалами, за один из которых и встал Кирюша.

Вагон заскрежетал и снова дернулся, да так сильно, что Кирюша охнул, пошатнулся, немного побалансировал и рухнул на пол.

— Упал ребенок! — воскликнул Стива и заржал.

— Чего ж ты падаешь? — добавил Олег.

Со смехом бросились ему помогать, начали ставить на ноги (дело было не минутное), между делом и попинали.

Вдруг динамики захрипели и произнесли нечто невразумительное, в чем, однако, опытный пассажир в лице Кашина легко разобрал фразу: «Осторожно, двери закрываются!» И дальше еще что-то, чего Кашин уже не разобрал, но более опытный пассажир в чумазом лице сидящей на первом сиденье маленькой нищенки легко разобрал: «Следующая остановка Заводская».

С лязгом и утробным завыванием механизма двери в город закрылись навсегда. Еще раз дергается и после этого очень медленно начинает начинать поступательное движение трамвай, в салоне которого везут наших героев.

Глава четвертая. Заводская

Свою и без того очень медленную скорость вагон к тому же и набирал очень медленно. Благодаря этому Кирюшу сумели поставить на ноги, довести до места и усадить.

— Э! А ну-ка дыхни! — внезапно потребовал Космодемьянский.

— Харэ, нанюхались! — заорал Кирюша так громко, что пассажиры заоглядывались.

— Ты посмотри, он уже нализался!

— То-то он на ногах не стоит!

— Я не стою?! — воскликнул Кирюша и немедленно вскочил на ноги.

— Сидеть! — его схватили за руки и опять насильно усадили, несмотря на возмущенные попытки вырываться.

Кирюшин возглас живо напомнил Кашину о прошлых октябрьских. Вообще происхождение свое этот возглас ведет от никчемной полузабытой истории, что-де некий милицанер некогда потребовал дыхнуть некое лицо, а лицо это в ответ закричало: «Харэ, нанюхались!» — и наотмашь ударило по лицу милицанера, так что последний даже упал. Кирюша, однако, уже однажды воспроизводил этот возглас, а именно — на прошлой первомайской демонстрации.

(Вот именно потому Кашин вовсе не считал какой-то диковинкой себя, скорее — всех оставшихся. С младых ногтей внушается — хорошо учись и занимайся общественной работой. Многие этому не следуют, а он следовал — вот и весь секрет его успешной карьеры председателя комитета комсомола. Так просто! А иначе и быть не могло. Кто виноват, что остальные члены школьного комитета комсомола — сплошь диковинки: один — художник, другой — шахматист-разрядник, третья — пианистка Лена Лапкина, а четвертый, может, привел на демонстрацию трудящихся своего дружка из другой школы, и они напились водки. То есть и Олег тоже выпил, но чуточку, а уж эти двое нахрюкались до звериного облика.)

И вот как это было.

Договорились, что Олег зайдет за Кирюшей. Вот он подходит к подъезду и вдруг слышит невесть откуда доносящийся демонический голос: «ОБЕЗЬЯН, СТОЙ!» Олег повертел головой, ничего не понял и снова было пошел. «ОБЕЗЬЯН, СТОЙ!!» — снова раздался голос, еще более страшный. И доносился он даже как будто из-под земли. Иной боговерующий на месте Олега уже перекрестился бы, и возможно, как Максим Горький, гирей. А то и щепотью, сиречь кукишем. Но не таков был Олег. Он только вздрогнул, вспотел и снова взялся за ручку подъездной двери, внутренне готовый вновь услышать душераздирающий рев. И услышал, да еще с тремя восклицательными знаками на конце.